Шоссе круто пошло вниз, чтобы круто подняться вверх. Мы были у самой нижней точки, когда со стороны пшеничного поля послышались выстрелы. Я подумал: «Партизаны гоняют в пшенице немцев». Вспыхнула ракета над краем поля. Оттуда, с высокого откоса, к шоссе побежали немцы. Их было очень много. Какая-то часть, укрывшись в пшенице, дождалась момента, когда можно было незамеченными перебраться через дорогу и укрыться по другую сторону в лесу.

А. Митяев – командир отделения в 5-м запасном стрелковом полку. Биробиджан. 1945 год

Мне показалось, что на передней машине немцев не видят. Я выскочил из машины, подбежал к передней. Нет, видели. Шофер Саша Малик, не зная, что произойдет через минуту, бережно выводил свою машину на подъем – тяжелый груз, на прицепе неисправный грузовик. Этот момент немцы, видимо, приняли за остановку машин и перестали стрелять. Но машины двигались все быстрее. Выстрелы возобновились. Из двери передней машины помощник командира нашего взвода сержант Гриша Гонтаренко ответил автоматной очередью. Я влез на капот первой машины, расставил ноги, чтобы не загораживать шоферу дорогу, поставил локти на крыше кабины – приладился стрелять. Мне все было видно сверху. Моей целью стал немец, отделившийся от бежавших через дорогу. Он лег на шоссе, начал раздвигать сошки ручного пулемета, намереваясь стрелять вдогонку. Мои выстрелы заставили пулеметчика откатиться в кусты на обочине. Через какое-то время мы преодолели подъем и оказались в безопасности.

Снаряды были доставлены на место. Попадание пули не могло взорвать «эрэс». Страшный взрыв мог произойти, если бы пули попали в ящик с взрывателями, от взорвавшегося взрывателя сдетонировали бы все двадцать «эрэсов». Обошлось. За спасение снарядов Гонтаренко получил орден Красной Звезды, Малик и Митяев – медали «За отвагу».

Тактические занятия на командирском ящике (из «Книги будущих командиров», 1970). Омск

Я вспоминаю капитана Сыровайского, который преподавал в нашем училище – ГМАУ № 2 – тактику. После доклада дежурного он произносил свою обычную фразу: «Ну-с, сегодня мы проведем занятия на командирском ящике».

Капитан придирчиво осматривал стоявший в середине класса ящик, речку, выложенную в нем из стекляшек, леса из зеленой ваты на спичках, песчаные холмики, церквушку, деревянные брусочки домиков с окошками, с красными крышами. И продолжал: «Итак, на северном скате высоты “Огурец”, а по-немецки “Гуркен”, сосредоточилась рота танков противника. Дивизион гвардейских минометов движется из Новоселок, а вернее, из Нойесдорфа… Вы, гвардии курсант (тут называлась фамилия) – командир дивизиона. Мне же придется быть командиром немецкой танковой роты. Противно быть фашистом, но чего не сделаешь, чтобы научить вас бить этих самых фашистов…»

И начиналась игра. Только курсант подводил свои игрушечные «катюши» на удобную огневую позицию, как Сыровайский сдвигал танки в другое место. Капитан лучше нас знал местность, воспроизведенную в командирском ящике, и частенько своими маневрами заводил «катюши» в болото. «Катюши» долго выбирались оттуда – учитывалась скорость автомашин на вязком грунте. Пользуясь этой задержкой, Сыровайский проскакивал в наш тыл и говорил с укоризной: «Пропустил фашиста! И грудь не в крестах и голова в кустах. Пока отметку не ставлю. Обхитрите меня – будет пятерка, а на фронте – орден».

Еще был в училище миниатюр-полигон. Там курсанты учились стрелять из орудий. Квадратная площадка (200 х 200 метров) тоже изображала участок пересеченной местности. Сделанные нашими руками горушки, речки, лески, деревни, танки, доты, окопы были побольше, чем на командирском ящике. А самое интересное – перед площадкой стояла пушка. Наводилась она в цель как самая настоящая, но стреляла пулей: в пушку был вделан винтовочный ствол. Не скрою, нам, посланным в училище с фронта, доставляло удовольствие разбить пулей игрушечную цель.

С командирского ящика, с миниатюр-полигона начиналось наше обучение, продолжалось оно на стрельбище, заканчивалось тактическими занятиями, учениями или военной игрой. Военная игра – верный способ научиться воевать. Ведь не будешь для обучения устраивать настоящую войну. А когда на настоящей войне учатся, то наука обходится слишком дорого…

Добро с кулаками. 1946. Читинская обл.

Было это ранней весной 1946 года. Поезд шел по Сибири на Дальний Восток. В теплушках, в товарных вагонах с чугунными печками ехали молодые солдаты. Им предстояло сменить на Сахалине, Камчатке, на Курилах солдат пожилых, подлежащих послевоенной демобилизации.

У меня за плечами была война с немцами, а на плечах – погоны старшего сержанта, и потому начальство эшелона наделило должностью старшего по вагону. Я отвечал за имущество – нары, печку, бачок с водой и за два десятка жизней.

Подчиненное мне воинство ничем не блистало. Им было по восемнадцати, но казались они подростками. Годы войны своей самой горькой жертвой сделали именно это поколение – заморили голодом, лишили родительской ласки и вольных занятий. Будь они одеты получше, может быть, и не выглядели бы такими жалкими. Но в учебных ротах их одели в солдатские обноски – ветхие, не по росту, кому коротко, кому длинно. И хотя был я старше всего на три-четыре года, проникся к ним неведомой до того дня жалостью.

Эшелон наш сутками стоял на разъездах, зато с ходу проскакивал города и тем избавлял комендатуры и горожан от анархии будущих дальневосточников. Степи, тайга, горы, сменявшие друг друга, – все было вновь, обещало лучшую жизнь по прибытии на место – посытнее, в новых шинелях, с ясными обязанностями. В разговорах о таких надеждах протекали недели.

Шустрые воины научились ловко влезать в вагон, отставших не было. Мое начальствование проходило без особых хлопот. Но однажды, где-то уже за Байкалом, вдруг началась потасовка. Почти всевагонная. С верхних нар я увидел нечто похожее на игру в регби. Все были в сцеплении друг с другом. В полной, потому неестественной тишине поднимались десятки рук и опускались куда попало.

Надо сказать, что двери с обеих сторон вагона были отодвинуты. На последней остановке против нашего вагона оказалась платформа, груженная серой. Один любитель тепла запасся куском размером с бутылку и незадолго перед дракой сунул его в печку. Кусок удалось выгрести кочергой на совок и выкинуть из вагона. Но сера успела оплавиться, капала из печки. На полу желтые лужицы горели синим огнем. Чтобы не задохнуться в ядовитом дыму, пришлось отодвинуть обе двери. Теперь спасительная вентиляция грозила страшной бедой. Остерегаясь раскаленной печки, людская куча перемещалась к открытому провалу. Мне привиделось, как, цепляясь друг за друга, ребята вываливаются из вагона, ударяются о щебенку насыпи, отлетают кто под откос, кто под колеса набравшего скорость состава…

Что есть мочи я заорал «Смирно!» и прыгнул с нар на спины дерущихся. Удивительно быстро драка прекратилась. То ли испугавшись моей ярости, то ли уже насытившись потасовкой, драчуны расползлись по своим местам на нарах. Задвинув наглухо обе двери, я тоже забрался на свое место. Все кончилось благополучно, никто даже о печку не обжегся, но на душе было скверновато – из-за синяка, который я устроил под глазом одному пареньку. До сих пор помню фамилию – Колодяжный. Оказалось, он прежде меня бросился гасить драку.

В моем обличье «добро с кулаками» рассеяло зло и предотвратило беду. Но при этом сотворилось новое зло. Да не в этом суть размышления. «Можно ли, употребляя силу, удержаться в рамках добра?» – вот вопрос вопросов…

Пояснение к снимку конца 1945 года.

Биробиджан

Осенью того года, когда мы уже были у границы Восточной Пруссии, меня направили в артиллерийское училище. Не соглашался – война на 3-м Белорусском фронте шла успешная. Сказали, что училище в Москве, и я соблазнился. Как же не повидать маму, сестер, бабушку…