Глава 3
Михалап – меховые лапы
На чердаке дома в самом его пыльном углу сидел старичок.
Кто-то понимающий сразу признал бы в нём домового, причём – старинного, уважаемого. Рыжая окладистая борода до пояса, косматые лохмы и нависающие на глаза кудлатые брови – тому свидетельство. Это тебе не клочковатая щетина, как у какого-нибудь трёхсотлетнего молодняка. Да и одёжа на нём была соответствующая. Не кургузая одежонка, как это сейчас принято у современных подъездных да квартирных – клубные пиджаки, костюмы с люриксом – тьфу ты! Модные плащики, фасонистые шляпы да туфли лаковые, со скрипом. Срамота одна! У этого старичка всё было настоящее, тыщелетнее, хотя слегка и подвылинявшее: добротный шерстяной армяк с шапкой мурмолкой, мягонькие юфтевые сапоги с расшитыми отворотами да косоворотка из натуральной пряжи. Правда, это всё, в основном, на выход. К гостям, так сказать. Или когда сам в гости к иным домовым ходишь. А на кажэн день была у него – кроме ещё одной небольшой закладочки в сундучке – конопляная рубаха, стёганная куфайка и штаны, свалявшийся заячий малахай да кирзовые сапоги. От одного казака ему вещички эти досталися – от Акима, бывшего хозяина этой хаты. Который в 30-е годы честно отсидел за своё казачество. Уж очень удобно одевали тогда лагерных зэков – всё такое, что сносу ему нету и никакой ветер не продует. Самое то – лес валить.
К слову сказать – не за просто так ему эта одёжа досталася. Ведь Михалап – так звали этого домового – потащился вслед за Акимом на эту самую зону. Помогал ему там, чем мог, ютясь в его хлипком фибровом чемоданчике. А и чем мог-то? Так, по мелочи – лежак ему помягче сделать, вшей извести да уголовников, что харч у Акима отнимали, слегка наказать. Одного он удачно с дерева свалил – тот насмерть разбился. Другого закружил заговром-круженницей и в лес завёл – там его охранник и пристрелил. Как беглеца. Третий уголовник сам себе руку циркуляркой на лесопилке отхватил. Ту, которой еду у Акима выхватывал. Уголовники народ ушлый, они быстро сообразили, что к чему. Сказали – «Аким слово знает», и больше его не трогали. Вот он и выжил – хоть и на слабом харче, но на целом, а не переполовиненном всякими хмырями. А известно, сколь там, на зоне, народу-то от голода сгинуло, пока уголовники харю себе наедали. Тьма!
Так они и вернулись с Акимовым чемоданчиком обратно в эту хату – к детям и внукам Белоглазовым. А они, к слову сказать, не больно-то и ждали своего сидельца. Честно говоря, они его даже чурались. Мало того – фамилию свою – Белоглазовы, за то время, пока он лес валил, потихоньку сменили, затерев пару букв в конце. И стали вместо – Белоглазы. Чтобы совсем уж отмежеваться от сидельца Акима. Воспротивиться этому беззаконию и отказу от их старинного казачьего рода – где-то даже дворянского, хоть и обедневшего – было некому. Жена Акима, Настасья, не выдержав бед и разлуки с ним, быстро угасла, оставив деток на бабку да на дедку. За что Михалап немного и себя винил – оставил дом без пригляда и опеки, вот в нём и пошло всё наперекосяк. А теперь какие же Акимовы дети да внуки казаки? Так, одно название. Да и название-то уже не то. Они ведь в комсомолию да в пионерию бегом позаписались. Стали друзьями партийцев, которые все старые сословия отменили. Чаще – вместе с жизнью. Потому теперь Белоглазы казачьих традиций не знали, а которые знали и те позабыли. Даже слово «казак» они и то с ошибками пишут. И даже вольных казачьих песен не знают. А как их Аким-то пел, на гармошке играючи – заслушаешься:
"Ой, за тума-а-а-ном нычогой нэ выдно, ой да за тума-а-а-но-о-ом нычогой нэ вы-ыд-ыдно. Тильки выдно дуба зэлэного, ой да…"
Да-а, измельчал род. Так что фамилия Белоглаз для этих променявших своё вольное житьё на неволю – самое то.
К слову сказать, казака этого, Акима, давно уж и на свете-то нет. Только память и осталась, что песни да его стёганная куфайка с сапогами кирзовыми, которые домовой хранил. К тому ж – Михалап, так сяк, даже и на гармошке играть выучился. Вон она – за трубой в холстинке лежит. Иногда достаёт, наигрывает для гостей. Белоглазы выкинули, а он подобрал.
За своё родовое гнездо, в котором выросли целые поколения казаков-Белоглазовых, его измельчавшие внуки Белоглазы тоже не больно-то держались. Как только их родители померли, так и продали Акимову хату. А деньги меж собой поделили – на машины да квартирные ипотеки. Пуст дом остался. И выморочен. Не без его, Михалапа, участия, конечно же. Не люб ему теперь никто.
Так и простоял дом пять лет.
А потом купили его одни – даже в хату не заходя – чтоб их свело да скорчило! Но этих новых хозяев, пришлых людей с московских земель, Михалап скоренько выжил. Нечего им в казачьей хате делать – кацапским рылом не вышли.
Он до сих пор со смешочком вспоминает те свои проделки.
У Михалапа тогда всё в ход пошло – и горели эти московиты, и потолок у них обваливался, и электричество, что ни день, искрило да перегорало. А самое главное – ночами он им спать не давал. Углы и стены хаты так трещали, будто вот-вот обваляться. И ведь обвалились однажды. Пол у них под ногами волнами ходил, а в окна чудища заглядывали. В общем, сбежали они. Ни дна им, ни покрышки.
Сняли себе квартирку – как знакомые домовые донесли, да оттуда, не показываясь, и продавали через посредников Акимову хату. Да только всё бестолку. Три года продажа с места не двигалась. А почему? Когда покупатели приходили в дом с приказчиками, то бишь – риэлторами, то Михалап тут же к делу подключался и в глаза им всякие страсти напускал. Тем и казалось, что и стены-то в доме кривые, и крыша вся в дырах, и разводья от протечек на потолках. Да и соседи ещё страхов добавляли. Мол, в этом доме нечисть водится, держитесь от него подальше. Они и сбегали из него, как осой ужаленные.
А Михалапу того и надо.
Так бы он и жил здесь дальше вольготно да в одиночестве, пока Акимова хата не рухнула бы от старости, никому не доставшись. Нет нынче стоящих людей, а всякая шушера ему тут без надобности. А потом бы – Михалап ведь домовой авторитетный, не малец какой-то – нашёл бы себе иное местечко для обитания. Нынче много чего строють – выбирай любой дом да справных хозяев на свой вкус. Нашёл бы себе новые хоромы.
Но тут, нарушив все его планы, откуда-то взялась эта настырная старуха Полина. Ничего её не спужало. А потом, пока она документы оформляла, а внучка Ларка в общежитии обреталась, всё ж поселилась эта старушенция в Акимовой хате. А куды ж ей ещё – издалека ведь. И тут уж Михалап душеньку отвёл, разгоняя скуку. Хотелось ему отвадить эту старуху, пока не поздно. Так что пугал Полину, как следует, страхи на неё нагоняя. И в трубу гукал, и стены по ночам шатал, и в потёмках кругами по дому водил, пряча от неё двери и выключатели. Но ничего её не взяло. Купила упрямая старуха хату и с внучкой в неё вселилась, контейнер сгрузив.
Тьфу, ты!
Бабы здеся правят теперь, одним словом. Не по-казачьи это.
Глава 4
Евдокия-Полуночница
– Эй, Миха! Ты тут, что ли?– услышал он чей-то зов, но не сдвинулся с места и даже не обернулся.
Не будет он отзываться на такое! Его звать Михалап, то есть – меховые лапы. Это имя ему дали его родители, уважаемые домовые Местята и Лукия – нечего его обкусывать. В этом имени есть по букве от имечка каждого из родителя, это – «м» и «л». А ещё есть «ха» и «ап» – от имён его дедки Харея и бабки Апраксии. Поэтому обкарнывать их, обижая свой род, Михалап никому не позволит. Сколько раз уж всем говорено!
Он, конечно, почуял, что за его спиной появилась его старая знакомая – ведьма Евдокия. В этот раз в обличье чёрной кошки. Да что там – в этот? Она почти всегда ею и оборачивалась, когда на промысел выходила. В основном, конечно, ночью, за что её за глаза ещё называли – Полуночница. Михалап уже плохо помнил, как она выглядит на самом деле. По крайней мере, лет сорок назад Евдокия уже была роскошной бабой средних лет. А сейчас – и подавно, наверное, уж старуха. А впрочем, кто их знает, этих ведьм. Умеют они себе годы убавлять да красоту девичью воровать. Может и не старуха она вовсе, может – всё ещё молодайка. Не его это дело.
