- Но император… - Марьядек запнулся, начал загибать пальцы, словно что-то высчитывая. – Император же… - горец окончательно запутался, растерянно переводя взгляд с бретера на мальчишку, затем на Елену и в обратном порядке. Вытащил из кошеля серебряную монетку, посмотрел на аверс, ища в чеканном облике какое-то сходство.

- Он император, - негромко повторила Гамилла. – Надо же… Я думала, вы прячете сына кого-то из столичных дворян… тех, что не угадали с правильной стороной в перевороте.

- Ну, как-то вроде того и получилось, - отметила Елена. – Он сын своих родителей и так далее.

- Да, - согласилась арбалетчица. – Но что дальше?

- Что дальше… - повторила Елена. – Дальше за ним все-таки пришли.

- И отвесят нам пряников цельную корзинку, - горец затравленно мотал головой, словно примерялся, не удастся ли, как сказочной нечисти, спрятаться в щелях и тенях.

Гамилла, будто решившись на что-то, опустила так и не взведенный арбалет. Отступила сама и дернула за шиворот менестреля. Гаваль суетливо мотнул головой, посмотрел на спутницу, тоже сделал шаг назад. В руках песенник сжимал кривую флейту, словно музыкой хотел остановить беду.

- Извини, - тихо, но решительно вымолвила «госпожа стрел». – Не наша война. Не наш бой.

Елена хмыкнула, оценив, как Гамилла, не зная того, процитировала саму же лекарку.

- Не-не-не! – заторопился Марьядек, буквально скача на одной ноге к арбалетчице и менестрелю. Хотя рану Елена подлечила и сделала это хорошо, горец снова захромал, видимо от расстройства и опасений.

- Это все без меня! Я честный бра… короче, я тут не при чем! Я характерный злодей!

- Да, ты не государственный преступник, а честный разбойник, - рассеянно согласилась Елена, посмотрев на искупителя. Насильник замер, как вырезанная из прочного дуба статуя, немного рассохшаяся от времени, но крепкая. Лекарка не сомневалась, что копейщик исполнит любое указание, а если понадобится – умрет, защищая мальчика, причем сделает это добровольно, скорее всего, в религиозном экстазе, оценивая смерть как желанный конец, как искупление неких ужасных грехов. Еще лекарке подумалось, что ей так и не довелось - пока не довелось - увидеть Насильника в бою. Поэтому, если подходить к вопросу со строгой объективностью, о боевых качествах копьеносца можно лишь гадать.

Грималь стал рядом с господином и так, по большому счету, определились все участники театра.

- Надо выйти с поднятыми руками, - предложил Марьядек. – И кричать, что мы тут посторонние.

- Даже не думай, - посоветовала Гамилла. – Слушать не станут. Рубанут сразу в дверях, просто так, на всякий случай. Надо ждать и ловить момент, вдруг им нужен только... – арбалетчица запнулась, видимо не очень понимая, как теперь следует именовать Артиго.

Тем временем армия приступила к делу. Стукнула распахиваемая дверь, загремели рыцарские сабатоны. Один за другим жандармы входили в сарай, пригибаясь под низкой притолокой. Они казались представителями иной расы – заметно выше и шире в плечах, нежели типичный горожанин или работник сельского труда. Все в доспехах, но большинство без шлемов, будто каждый хотел отметиться, быть замеченным для последующего отличия и награды. Разные и в то же время похожие, с бритыми лицами, а также характерными прическами людей, которым волосы не должны закрывать обзор. Среди воинов не было двух одинаковых, сразу видно, что каждый снаряжался сугубо индивидуально.

Елена впервые увидела столько «бронелобов» сразу и так близко. С каким-то философским спокойствием женщина оценила их как противников и поняла, что это, в общем-то, все, конец. Даже один-на-один каждый из них был бы смертельно опасным врагом – доспехи предоставляли слишком серьезный бонус. А против целой банды шансов не имелось вообще.

Предводитель рыцарства сиял во всех отношениях. Все в нем было подобрано и сделано так, чтобы кричать в голос: вот кто самый главный. Сияли - несмотря на довольно тусклый свет - полированные доспехи, закрывавшие тело от пяток до ушей, так, что даже подбородок скрывался за бувигером. Сияли медь, серебро и немного золота, украшавшие сталь, полированную до зеркального блеска. Сияла физиономия, преисполненная важности, ответственности, а также плохо сдерживаемого счастья, как у человека, который наконец-то затащил сложное дело, рассчитывая на значимую награду. Впрочем, зеркальный предводитель боевого дворянства был тут не единственной шишкой.

Из-за сверкающего плеча выдвинулся… мужик, назвать его по-иному не получалось. Мужик был своеобразен, в какой-то мере он являлся антитезой блестящему во всех отношениях предводителю, а также прочим воинам. Не молод и не красив, лицо малость одутловатое, нос переломан. Снаряжен скромно, шпор нет, кирасы нет, под кожаной курткой без рукавов лишь обычная кольчуга, которую благородному человеку носить как-то даже неловко. И шлем тоже отсутствует, вместо него голову пришельца накрывала вполне обычная шляпа с одним заломленным полем, совсем как у мушкетера-левши. На шляпе тускло светилась желтая – возможно золотая – довольно грубо сделанная бляха с изображением то ли звезды, то ли солнца. Зато, будто в искупление дефицита аксессуаров и брони, на плече мужик держал по-настоящему громадный меч в ножнах, очень близкий к привычной Елене форме классического двуручника. Без малого в рост человека, с развитой гардой и клыкообразными выступами у основания клинка.

Рыцари посматривали на мужчину как-то… странно. Правильнее сказать, косились, будто не уважали его ни на грош, однако были вынуждены - причем очень значимой волей – оказывать некие знаки внимания и почтения. А еще любой жандарм из прибывшей армии без всяких затруднений определялся как член какой-либо фамилии, но мужик с мечом единственный, кто не был отмечен явной символикой. Только золотая бляха со звездой или солнцем.

Также среди воинов затесались уже знакомые лица – Жоакина и Кимуц явно чувствовали себя неуютно, находились тут против собственной воли, однако были жертвами предложения, от которого нельзя отказаться.

Жандармы внимательно, без особого дружелюбия, но с явным любопытством рассматривали театральных. После недолгой паузы сверкающий рыцарь спросил, даже не глядя в сторону Жоакины:

- Они?

Акробатка рассыпалась в уверениях, что да, они, они, кто же еще. Рыцарь досадливо поморщился, обрывая поток словоизлияний, затем столь же лаконично приказал в пустоту:

- Приведите.

Из-за спин жандармов появился еще один странный человек, выглядящий поразительно неуместно в убогом антураже маленького городка и вооруженных бронелобов. Елене тут же вспомнился пожилой слуга, тот, что провожал мать Артиго, а после дал аристократке яд. Этот казался моложе и пузатее, но было в нем что-то сходное, неуловимое и в то же время очень говорящее – вот потомственный слуга, который не мыслит себя в отрыве от господской фамилии. Мужчина был одет в очень дорого пошитый костюм, выглядевший как совокупность надутых баллонов из-за многочисленных лент, буфов и прочего декора. Платье разделено строго по серединной линии – черная и белая половины, причем на белой искусно вышиты черные символы и наоборот. Присмотревшись, Елена поняла, что символика одна и та же – стилизованное изображение крыла и паломническая клюка с загнутым навершием для подвешивания фонаря. Знакомый рисунок, однако, не более того. Впрочем, Насильник будто чувствовал затруднения женщины и пробормотал, очень тихо, лишь для ее ушей:

- Крыло Благочестия. Герб тетрархов Закатного Юга.

Какая прелесть, подумала Елена, вот и короли появились в этой истории.

Черно-белый слуга, переваливаясь на каждом шагу, словно утка, подошел к Артиго. Мальчишка, не произнося ни звука, глядел на прибывшего, как маленькая статуя. Елене показалось, что она слышит, как заскрипела кожа на перчатке Раньяна, с такой силой бретер сжал кулак на рукояти мессера. Черно-белый томительно долго смотрел в лицо Артиго, щурясь и хлопая тяжелыми веками, будто разбуженная сова днем, а затем бухнулся на колени с такой силой, что коленные чашечки фарфорово хрустнули.