Эллиот смотрит на меня сверху вниз, ухмыляясь. — Все так, как ты помнишь?

Я прислоняюсь к его плечу. — Лучше.

Тогда: Суббота, 9 сентября

Одиннадцать лет назад

Первая поездка после лета — после нашего заявления о том, что мы вместе, после того сладкого, ноющего поцелуя — состоялась в середине сентября. В воздухе висела неумолимая жара бабьего лета, и я использовала это как предлог, чтобы провести все выходные в бикини.

Эллиот… заметил.

К сожалению, папа тоже заметил, и прямо потребовал, чтобы мы проводили время за чтением внизу или на улице, а не в комнате.

В ту субботу мы расстелили одеяло на лужайке перед домом Эллиота, под огромным черным дубом, и рассказали о своих друзьях, школе и любимых словах, но теперь это было совсем по — другому. Теперь мы шептали это, лежа лицом к лицу на боку, пальцы Эллиота играли с кончиками моих волос или касались моей шеи, его взгляд танцевал по выпуклостям моей груди.

В соответствии с правилом номер двадцать девять — когда Мейси исполнится шестнадцать и у нее появится первый серьезный парень, убедитесь, что она соблюдает правила безопасности — папа почти сразу после того визита посадил меня на таблетки. До восемнадцатилетия оставалось еще несколько месяцев, и папа сказал мне, что планирует позвонить моему 'женскому врачу', но только после того, как прочитает мне неловкую и неуклюжую лекцию о том, что это не разрешение на секс с Эллиотом, как таковое, но что он пытается защитить наше будущее.

Не то чтобы ему приходилось беспокоиться. Несмотря на то, что мы виделись каждые выходные в течение октября, мы с Эллиотом никогда не подходили так близко к сексу. С того дня на полу в шкафу, когда его тело накрыло мое, работая на инстинктах. И Эллиот был единственным, кто не торопил события, а не я. Он говорил мне, что это потому, что каждый крошечный шаг был первым, что все, что мы делали вместе, мы будем делать только в первый раз, с этим единственным человеком, всю нашу жизнь.

Казалось, это было предрешено, что мы будем вместе навсегда. Мы еще не признавались в любви. Мы не давали обещаний. Но представить, что я разлюблю Эллиота, было так же невозможно, как представить, что я задержу дыхание на час.

Поэтому мы осторожно прокладывали свой путь через исследования. Часами целовались. Плавали вместе в реке: мои ноги скользкие и холодные на его талии, мой живот покрылся мурашками, чувствительными от ощущения его голого торса, прижатого ко мне.

Будни в школе стали пронизаны этим отчаянным предвкушением. Мы договорились общаться по скайпу раз в неделю — по средам, — что делало мучительным сидение на уроках в этот день. В те вечера он смотрел на меня через камеру, широко раскрыв глаза. Я думала о том, чтобы поцеловать его. Я даже говорила ему, о чем я думаю, а он стонал и менял тему. После этого я забиралась в постель и представляла, что мои пальцы — его, зная, что он делает то же самое.

А выходные, когда у нас было хоть маленькое окно, превращались в сплошное пятно поцелуев на полу, наши рты двигались вместе, пока наши губы не становились сырыми, а дыхание — поверхностным от желания.

Но это было все. Мы целовались. Одежда не снималась, руки оставались на месте.

Пока не перестали.

Конец октября. На улице шел проливной дождь и было жалко. Папа уехал на машине в город за продуктами, оставив нас с Эллиотом одних в доме. Это не было преднамеренным. Он даже не оглянулся на нас, читающих в гостиной у дровяной печи. Он просто сказал, что у нас кончилось молоко, и он идет за продуктами на ужин.

Дверь закрылась с тихим щелчком.

Шины машины хрустели по гравию, пока звук не исчез.

Я посмотрела на Эллиота через всю комнату, и моя кожа вспыхнула.

Он уже полз по полу ко мне, а потом навис надо мной в тени мерцающего огня.

Я до сих пор помню, как он задрал мою рубашку, целуя дорожку от пупка до ключицы. Я помню, как он впервые в жизни разобрался с застежкой моего лифчика, смеясь мне в рот, пока его пальцы боролись с резинкой. Я помню, с каким благоговением его ладонь скользила от открытой застежки, вокруг моих ребер, под подкладкой. Его рука легла на мою обнаженную грудь, большой палец сомкнулся над пиком. Казалось, свет струился из каждой моей поры; удовольствие и потребность были почти ослепляющими. Вслед за этим он провел языком, влажным, его губы сомкнулись надо мной, посасывая, и я потянула его бедро между своих ног, обезумев от облегчения, качаясь на нем, пока не растаяла, впервые кончая перед ним.

Он смотрел на меня сверху вниз, зрачки огромные и черные, рот безгубый.

— Ты…?

Я кивнула, улыбаясь, одурманенная наркотиками.

Шины машины захрустели по гравийной дорожке, и Эллиот издал резкий, разочарованный смех, отъезжая в сторону.

— Мне все равно пора домой. — Он кивнул вниз.

Я тоже посмотрела вниз, на пятку его руки, прижатой к передней части джинсов, в поисках облегчения.

Он начал вставать, но остановился, по — прежнему стоя на коленях между моих ног, но теперь глядя вниз на мою обнаженную грудь. Это был первый раз, когда он действительно смотрел, и интенсивность его взгляда была как спичка, разжигающая топливо в моих венах. Я потянулась к его свободной руке.

Дверь машины захлопнулась.

— Мейси, — предупредил Эллиот, но его глаза оставались немигающими, а его рука двигалась без сопротивления, когда я потянула его ладонь вниз к своей коже.

— Ему еще нужно купить продукты. — Я положила его пальцы на свой живот и провела ими вверх по телу.

Багажник тоже захлопнулся. Эллиот рывком отдернул руку.

Медленно я села, застегивая лифчик и стягивая рубашку.

Папины ключи встали в замок, и он вошел, оглядев нас в гостиной. Я была там, где он меня оставил. Эллиот стоял на другом конце дивана, засунув руки глубоко в карманы.

— Привет, папа, — сказала я.

Он остановился, держа в руках продукты. — Все в порядке?

Эллиот кивнул. — Я просто ждал, пока ты вернешься, чтобы отправиться домой.

Я подняла на него глаза и усмехнулась. — Это было мило.

— Спасибо, Эллиот, — сказал папа, улыбаясь ему. — Ты можешь присоединиться к нам за ужином.

Папа вошел на кухню, а я посмотрела вниз на ширинку Эллиота с почти навязчивой потребностью почувствовать его под джинсами.

Он низко наклонился, так что мне пришлось заглянуть ему в лицо. — Я вижу, куда ты смотришь, — прошептал он. — Ты — проблема.

Я потянулась, целуя его. — Скоро, — тихо сказала я в ответ.

Сейчас: Воскресенье, 31 декабря

Территория поместья Мадрона составляет более восьми акров, и, клянусь, мы обошли каждый из них. Два часа мы прогуливались, перекидывались парой слов, болтали о пустяках: о наших любимых деликатесах, о позднем увлечении оливками Кастельветрано, о книгах, которые мы любили и ненавидели, о политических страхах и надеждах, о местах отдыха наших мечтаний.

И все равно, последний Новый год, когда мы знали друг друга, ощущается как кусок радиоактивного метеорита в банке на моей ладони. Я чувствую это каждую секунду. Я делаю все возможное, чтобы не открывать ее позже.

Послеполуденное солнце скрывается за деревьями, и на землю опускается прохлада. Автомобильные шины хрустят на гравийной подъездной дорожке вдалеке, заманивая нас обратно на большую лужайку, украшенную цветочными гирляндами и усеянную тепловыми лампами, коктейльными столиками и официантами, разносящими закуски перед церемонией.

— Мне нужно подняться наверх, чтобы подготовиться. Ты в порядке?

Я киваю, и Эллиот наклоняется, прижимаясь к моему лицу, целует меня в лоб, а затем в щеку, кажется, из инстинкта. Он не успевает осознать, что сделал, как отстраняется, улыбаясь мне. Ни разу по дороге в дом, чтобы встретиться с женихами, он не обернулся, широко раскрыв глаза от осознания того, что он только что поцеловал меня так, как делал это много раз, когда был моим.

Когда он уходит, я оглядываюсь вокруг, понимая, что никого здесь не знаю. Вся семья Петропулосов находится внутри, и хотя я видела кузенов, тетушек и дядюшек время от времени, я не знаю никого из них достаточно хорошо, чтобы просто подойти и завязать разговор.