- О том, что я умница?

- Судя по тщательности проработки деталей — очень скрупулезной, женской, я бы сказал, план был готов задолго до того как товарищи из опричнины, которая как все мы знаем, является лучшей и самой передовой организацией нашей эпохи, захотели ночью у товарища Щуся воды попросить. И причины этой готовности мне, по большому счету, пока не важны. Но я знаю, что они были.

Он помолчал. Заходящее солнце разукрасило розовыми квадратами пол избы. Где-то далеко бухали выстрелами орудия.

- Что ж, — наконец заговорил Проскуряков. — Как я вижу, группа Мстители все еще активна и готова к действиям. Пойдем, Чех, обсудим детали.

Чех чуть кивнул, успокаивая остальных, и вышел следом.

На улице Проскуряков остановился, достал портсигар, затянулся, глядя на истребители.

- Я начинаю радоваться, что я тебя не сдал.

Чех промолчал.

- Один вопрос, Чех. Скажи мне, на чем все это — он кивнул в сторону избы — держится? Я вижу конгломерат, но я не понимаю, что его создало.

- Что создает конгломераты? Давление.

- Поэтичный образ. Осиротевшие дети встретились посреди войны и не только сумели выжить, но в процессе выживания стали единым целым. Здесь напрашивается целая поэма о выборе, воспитании, приоритетах и прочем, но я реалист и смотрю на вещи просто. Эта общность накладывает некоторые ограничения, ты согласен?

Чех хмыкнул и впервые за все время разговора посмотрел в глаза Проскурякова.

- Если вы про невозможность применить некоторые методы управления агентами, то у вас есть я.

- Заложник. Ты предлагаешь себя в заложники.

- Это взаимно. В вашей речи я насчитал три опасных для вас пункта, у Мещерякова меньше вводных но и он наверняка углядел два. Цыганков не будет заниматься подсчетами, он просто будет действовать. Действует он с максимальной эффективностью.

- А Оксаночка?

- Она уже прикидывает худшие из возможных последствий и продумывает пути отхода.

- Что ж. Идем в штаб, не на улице же операцию обсуждать.

***

- Это очень недобрый дядя, — сказал Цыганков, когда за Проскуряковым и Данькой закрылась дверь. — И у него чрезвычайно опасное дело.

Ксанка устало опустилась на сено.

- Не понимаю, где шмеерзоновское расследование. Он нашел протоколы допроса Бурнаша и незначащие распоряжения Смирнова. Почему не нашлось шмеерзоновское дело?..

- А оно было?

Она пожала плечами и легла.

- Всю жизнь я полагала, что да. Теперь уже не знаю.

Муж сел рядом с ней, поморщившись, достал из голенища сапога нож, вогнал его в деревянный пол.

- Если бы мы не думали, что оно есть, Даньку бы расстреляли еще тогда, в тридцать седьмом.

- Пойду, прогуляюсь, — сказал Мещеряков, посмотрев на них. — Заодно русский вспомню.

Они синхронно кивнули, не повернувшись в его сторону.

Валерий усмехнулся про себя, почему-то вспомнил Эрну и вышел. На улице было прохладно и сильно пахло авиационным бензином.

Истребители стояли в ряд, напоминая то ли птиц, то ли экзотических насекомых. Вокруг них суетились механики. Светловолосый летчик сосредоточенно проверял вращение винта. Мещеряков прошел мимо, любуясь машинами, уловил обрывок разговора:

- Сам-то зачем, а я на кой?.. — спрашивал механик.

- Не обижайся, Степаныч, я когда из пике вышел, пообещал, что каждый винтик сам переберу, — объяснил летчик.

Данька курил у высокого крыльца избы-штаба и странно озирался, как будто пытался кого-то отыскать.

- Потерял кого-то?

- А, да, то есть нет. Все нормально. Мы еще не обсудили все детали, но, кажется, все хорошо.

- Под хорошо ты имеешь в виду…

- Либо Балканы либо Балканы, — Данька усмехнулся. — Там будет жарко. И вас там будет просто легализовать.

- С учетом всех озвученных твоим руководством деталей, звучит как идеальный выход из ситуации.

- Да. Где Цыганковы?

- Я сделал подлость и оставил их вдвоем. Жаль, конечно, Яшку, хороший был цыган.

Данька посмотрел на него округлившимися глазами.

- Ты о чем?

- Смотри. Яшка тебя посадил, так? Ты меня расстрелял. Я отвел Ксанку в гестапо. Как ты думаешь, что она с ним сделает? Круг должен замкнуться.

- Какие, все-таки, мы веселые ребята, — Данька втоптал окурок в землю. — Так. Устинович идет. Его опять кто-то обидел. Меня здесь не было.

Мещеряков пошел дальше, к пункту связи. На него вдруг налетел капитан Устинович.

- Где товарищ Чех? — требовательно спросил он.

- Разговаривает с генералом Проскуряковым.

Устинович досадливо махнул рукой, затоптался на месте.

- Да тут такое дело, понимаете… Мне Чех нужен, вот с этим поговорить, мне эта нерусь чушь какую-то несет, — он кивнул в сторону узла связи, где стоял высокий брюнет с погонами старшего лейтенанта. Мещеряков посмотрел на него, протер очки и посмотрел еще раз. «Этого не может быть, — подумал он. — Это невозможно».

- Ну вы подождите, — машинально сказал он Устиновичу и направился к летчику.

- Здравствуйте. Моя фамилия Мещеряков. Мне кажется, я работал с вашими родителями в Москве в двадцатых. В ВЧК.

«Он похож на отца, — думал Мещеряков, слушая приветствие лейтенанта. — Очень похож. Копия. Это не совпадение, это что-то другое… Судьба».

- Мещеряков?.. Кажется, отец действительно упоминал про вас, — сообщил старший лейтенант.

- Вы знаете, где ваши родители сейчас?

- Нет, я не знаю. В июне сорок первого они были на Украине, — после паузы медленно ответил летчик. — Отца из Москвы по работе перевели, я уже там доучивался. Надеюсь, они живы. Вы же видите, кто я по национальности, — он очертил кругом свое лицо.

- Мама у меня русская, но она никогда бы отца не бросила. Они всю жизнь вместе, с Гражданской.

- Как вы на фронт попали?

- Обычно. В школе сдал нормы БГТО, ходил в аэроклуб, поэтому в сорок первом был направлен в летное училище. Учился в Батайске, потом нас эвакуировали в Азербайджан, оттуда на фронт. Был ранен. Вот и все. Все как у всех.

Мещеряков кивнул.

- Не ходил бы ты, Валерка, здесь, — внезапно произнес лейтенант, глядя куда-то за плечо Мещерякова.

- Я твоему московскому другу уже сказал, что тебя расстреляли за оскорбление его чести и достоинства.

- Спасибо вам за защиту, товарищ Шмеерзон, — прозвучало в ответ.

Мещеряков посмотрел на подошедшего светловолосого летчика. Светлые волосы резко контрастировали с загорелым лицом. Загар? В ноябре?..

- Обращайтесь, товарищ Цыганков, — кивнул Шмеерзон и, повернувшись к Мещерякову, пояснил.

- Лейтенант Цыганков, командир первой эскадрильи. Он вас сегодня и посадил.

- Не я лично, конечно, — засмеялся командир первой эскадрильи. Смех и улыбка были очень знакомыми.

- Вы простите, но летчик ваш настоящий сутяга — с утра бегает и на меня всем жалуется. Меня уже расстрелять успели, а он все жалуется.

Для того, чтобы сложить все части головоломки, Мещерякову понадобилось несколько секунд.

- Здравствуйте, Валерий Яковлевич, — сказал он. — Я ведь правильно понимаю, что у вас в документах датой рождения примерно двадцать третий год указан? Вас иначе бы на фронт не взяли.

- Точно! Приписал себе два года и вломился в наше родное Батайское летное с требованием выдать ему самолет, — жизнерадостно сообщил Шмеерзон. — Он был уже седой, поэтому подвох распознали только при выпуске.

Цыганков-младший тяжело вздохнул.

- Будьте знакомы: старший лейтенант Хаим Исаакович Шмеерзон, командир второй эскадрильи, пламенный коммунист, отличный летчик и надежный товарищ. Отчаянное трепло. Но да, я приписал себе два года при поступлении. Документы сгорели при бомбежке, а мне надо было вернуться домой. Командование в курсе.

- Я так и подумал, — кивнул Мещеряков. — Но перед капитаном Устиновичем, кажется, вас извиниться все же обяжут. И это будет не командование.

***

195… год

В прибрежном ресторанчике было шумно и весело, как всегда бывает в подобных заведениях летними вечерами. Все столики были заняты и случайному посетителю едва нашли место в глубине зала.