- А вы оба не охренели? - вежливо спросил Валерка.

- Нет, - снова хором ответили они.

И разговор был окончен.

На следующий день Смирнов, в штатском, ждал его в сквере у роддома. Смерил своим обычным взглядом - сложное сочетание знания, утомленности этим знанием и спокойствия - и кратко выдал инструкции. Валерка, второй день живущий в Ксанкиной палате, только кивал.

Через три дня он уехал.

На двадцать лет.

И все эти двадцать лет он отдавал долг, невероятный, огромный долг, повисший на нем. Он не мог отблагодарить ни Щусей, ни Яшку, но он мог спасти чью-то жизнь так же, как несколько раз спасали его. Оформить правильные документы неправильным людям. Оплатить дорогу до Америки нескольким семьям. Создать агентурную сеть и связаться с другими подпольщиками. Наладить передачу информации о движении воинских эшелонов для Москвы. Сделать так, чтобы вагоны со взрывчаткой отправились не на фронт, а в утиль. Помешать созданию нового вида оружия и лишить Рейх гениального конструктора…

А теперь Мюллер обещает ему пытки и воображает, что напугал его.

Смешной человек.

Нельзя напугать того, кто живет третью жизнь и, значит, уже дважды умер.

***

Данька, потушив свет, раздвинул плотные маскировочные шторы и посмотрел на чернильное небо. Погода летная, это хорошо.

План был готов.

Не идеальный план, даже не хороший, но единственный план, который мог быть осуществлен в заданных условиях. Авантюра, проще говоря.

“Как будто когда-то было иначе”, - подумал он, отхлебывая горячий чай и ощущая как тепло расходится по онемевшему от долгой неподвижности телу. - “Всегда и во всем идти кратчайшим путем, невзирая на последствия…”

Он сделал еще глоток, затем покачал в ладонях кружку и внезапно открыл дверь, ведущую к переводчикам. Детальная схема тюрьмы Тегель так и осталась лежать на столе.

Ольга склонилась над столом, лампа подсвечивала золотистые кудряшки, выбившиеся из тугого узла на затылке. Он подошел ближе. Она встрепенулась при его приближении и поспешно начала раскладывать бумаги по папкам.

- Я хотел сказать спасибо за чай, - сказал Данька. - Это же вы мне его приносите, да?

Она, смешавшись, покраснела и кивнула.

- Сколько раз?

- Сегодня или вообще?

Он прикрыл глаза, пытаясь сообразить. Хороший вопрос.

- Сегодня.

- Четыре, - тихо сказала она. - Извините, что несладкий, сахарин у нас давно закончился и заварки тоже почти нет, но я… я подумала, что главное, что он горячий, правда же?

- Правда. Спасибо.

Он развернулся и взялся за ручку двери, однако медлил ее открыть.

- Мне было не сложно, - стеклянным голосом сказала Ольга. - Мне совсем не сложно делать для вас чай. Я все равно сижу, перевожу тут разное, а вы… Вам нужнее.

Данька отпустил ручку двери. Снова подошел к ее столу.

- Оля…

Она с надеждой вскинула на него глаза. Уставшие покрасневшие глаза, обведенные синими кругами. Красивые. Что ей сказать? Оля, в тот год, когда вы родились, я гонялся за Сидором Лютым и убил его. Тогда же кто-то из нас убил паренька, который теперь регулярно приходит ко мне. Призрак - странное слово, да? Как будто из другой жизни, где у людей было время и силы на фантазии. Говорят, что это угрызения моей совести, но я не верю - откуда у меня совесть? Мне кажется, ему просто обидно, что, убив его, я присвоил его имя, и это меня несколько раз спасало. Еще ко мне приходит моя мертвая жена и мы говорим о том, как бы мы жили если бы я не так много работал и обратил больше внимания на ее жалобы. Когда она пошла к врачу, было уже поздно. Сегодня я улетаю на задание с которого, скорее всего, не вернусь. Так что давайте забудем и этот чай, к тому же несладкий, и этот разговор. Вы достойны лучшего человека чем я. Человека, который не тащит на себе свое прошлое. Который будет относиться к вам с вниманием, заботой и любовью, дарить подарки, водить в театры, провожать домой и быть счастливым просто от того, что вы есть. Вы достойны самого лучшего.

- Это уж мне решать, - решительно сказала Ольга, выпрямившись во весь рост. - Вы обязательно вернетесь. К вашему возвращению я раздобуду сахарин и, может быть, даже сахар. Вы любите сладкое, я поняла.

Минутная стрелка дошла до цифры девять.

Пора было ехать на аэродром.

***

Первая жизнь закончилась в сугробе возле Збруевки - или даже раньше, в теплушке, когда он понял, что болен и скоро умрет, и тогда же началась вторая, захватывающая, яркая и страшная, закончившаяся в “Толстой Марго”. Он не надеялся пережить взрыв, но цена провала операции была несравнимо больше, чем его жизнь и жизнь всех остальных, находившихся в здании.

Когда в камеру вошли два охранника и священник, Мещеряков понял, что его третья жизнь, начавшаяся сразу после взрыва, окажется очень короткой.

- Вы приговорены к расстрелу, - сказал один из охранников, не тот, что бил его утром, тот, видимо, сменился. Мещеряков кивнул (в глубине души он испытал едва ли не радость - тиканье метронома успело ему уже осточертеть), прикидывая, кого из охранников нужно будет ударить первым - не идти же как теленок на бойню! - но священник, глядя на него в упор, шагнул вперед, развел руки в стороны, будто наседка, защищающая своих птенцов и, посмотрев в это лицо, Мещеряков отступил назад.

Охранники вышли, оставив его со священником.

- Я грешен, святой отец, - произнес он, преклонив колени. - Я убил девушку и много других людей, но отвечать мне предстоит именно за нее.

- Ну-ну, сын мой, - священник похлопал его по спине. От его сутаны пахло чем-то вроде ладана. - Не надо бояться.

Дверь снова открылась. Мещерякова вывели из камеры и повели по сумрачным, плохо освещенным коридорам. На пути им никто не встретился. Была ночь. Тюрьма спала.

В зале экзекуций его поставили к стенке. Валерка смотрел на выбоины от пуль в почерневших кирпичах и хромированные желоба для стока крови и надеялся, что все закончится быстро. Страха не было, скорее азарт - что же дальше?

Дальше был звук выстрелов, он успел почувствовать удар в спину и его снова охватила чернота.

***

“Две минуты, - подумал Данька. - До полного и абсолютного провала осталось две минуты. Сто двадцать секунд. Сто десять ударов пульса. Через две минуты придется признать, что Валерку уже не спасти. Две минуты…”

***

Тьма отступала медленно, расступалась перед крохотным мерцающим огоньком. Мещеряков почувствовал боль в спине. Плечи будто в тисках сжало. Кажется, он лежал в каком-то ящике. Если его расстреляли, значит, он в гробу. Но тогда откуда свет? И на каком он вообще свете? Было тихо, но в этой тишине ощущалось чье-то присутствие. Он приподнялся. Данька, все еще одетый в сутану, сидел на полу. Мрачное темное помещение освещалось лампадой, вокруг было что-то вроде стеллажей, затянутых паутиной.

- Приходи в себя уже, Гимназия, - произнес Данька. В его тоне сквозила то ли радость, то ли облегчение, то ли все вместе. - Только из гроба не выпади, тебе в нем еще спать.

- Где я? - язык ворочался с трудом.

- В гробу, - Данька тихо засмеялся. - Гроб в склепе. Склеп на кладбище. Райнер Шульц расстрелян за измену и шпионаж.

- Так ему и надо. Тот еще говнюк был.

- Пей воду, - Данька протянул ему фляжку. - Пей побольше, в тебе сейчас вся таблица Менделеева. Я боялся, что ты уже не очнешься.

- Что ты мне вколол?

- Тебе лучше не знать. Ты действительно меня не узнал?

- Я побоялся надеяться, что это ты. Ты очень изменился.

- А то ты нет… Как спина?

- Болит.

- Она и должна болеть. По официальной версии в нее попало несколько пуль.

- Ты прикрепил взрывпакеты пока хлопал меня по спине?

- И пакеты с кровью тоже. Выстрелы были холостые.

- Я должен был догадаться.

- Тебе не до того было. Приходи в себя, нам тут еще долго сидеть, а потом долго выбираться.

- Хорошо. Данька…

- Что?

- Я умер в третий раз.

- Бывает. Ты не расслабляйся, еще и четвертый будет.