Он напоминает мне о кокосах в моих руках. Жесткий снаружи, но милый внутри — даже если он еще этого не знает. Но я вижу, как он смотрит на меня. Может быть, он и жесткий человек, но мне дан дар видеть под его оболочками.

Плюс, я не думаю, что он понимает, что говорил вслух, когда назвал меня своим чудом, вернувшись на вершину горы.

Тебе нравится, когда я называю себя твоим папочкой, Нова?

Даже посреди прохладной воды тепло скользит вверх по внутренней стороне моих бедер. Я удивлена желанием, которое таилось внутри меня, но я не боюсь его. Я ничего не боюсь, когда дело касается Линкольна… кроме одного.

Предполагается, что я обманываю его, чтобы забеременеть от него.

Предполагается, что я обеспечиваю будущее своей семьи с помощью выплаты от миллиардера.

Как я могла согласиться на такое?

Что мне делать теперь, когда я влюбилась в человека, скрывающегося за маской серьезности?

Мой инстинкт подсказывает мне, что я должна признаться, но Линкольн не из тех людей, которым легко доверять. Если я расскажу ему о плане, разработанном моими сестрами, плане, на который я согласилась, он, без сомнения, возненавидит меня. Но он не дал мне никаких указаний на то, что планирует остаться на острове дольше недели. Этот человек — дипломированный трудоголик, и в какой-то момент он собирается вернуться в Нью-Йорк, а я останусь здесь. С моими сестрами. Если я их подведу, они превратят мою жизнь в настоящий ад.

Конфликт проникает мне в нутро, когда я слышу громкий всплеск в нескольких футах от себя.

Я открываю глаза под водой и вижу Линкольна, заключенного в облако пузырьков.

Без рубашки.

Моя женственность сжимается крепко, как кулак, и я чуть не роняю кокосы.

Это первый раз, когда я вижу его без рубашки, и, боже мой, он сложен как какой-то древний воин. Если бы я использовала его живот в качестве горки, это было бы похоже на катание на американских горках. Вот насколько четко очерчены эти мышцы — и его руки. Господи, я думаю, он мог бы разорвать телефонную книгу пополам без малого усилия.

Я уже была на седьмом небе от счастья из-за того, что Линкольн позволил себе прикоснуться ко мне, за то, что доверил мне быть той, ради кого он преодолевает свои страхи, но зная, что это тот человек, которого я довела до кульминации своей задницей? Я думаю, что моя температура могла бы нагреть всю эту лагуну.

Линкольн и я встречаемся взглядами под водой.

От его ярости у меня перехватило бы дыхание, если бы оно у меня еще оставалось. Но мне не хватает кислорода, поэтому я выныриваю на поверхность. Я всего в нескольких футах от берега, поэтому бросаю кокосы на травянистую поляну и жду, когда Линкольн всплывет.

Секунду спустя он делает это, в паре футов от меня, его широкие плечи возвышаются над сине-зеленой водой, влага капает с кончиков его волос. Челюсти сжаты.

Он очень зол на меня, это легко заметить, но я слишком заворожена, чтобы обращать на это внимание.

— Ты такой красивый, — выпаливаю я. — С водопадом позади тебя и…

— Ты прыгнула, Нова, — кричит он, проводя рукой по своим мокрым волосам. — Ты никогда больше так не сделаешь. Ты даже не предупредила меня.

— Счастье заставило меня сделать это.

Линкольн открывает рот, чтобы крикнуть еще, но останавливается, нахмурив брови.

— Счастье.

— Да.

Его голос гораздо тише, когда он говорит:

— Я… сделал тебя такой?

— Угу. — Моя улыбка такая широкая, что у меня начинает болеть лицо. — И ты тоже прыгнул. Ты прикоснулся ко мне и прыгнул с обрыва. Ты учишься отпускать и расслабляться, Линкольн.

Мужчина смотрит на меня, как на сумасшедшую.

— Не было ничего расслабляющего в том, чтобы наблюдать, как ты прыгаешь с этого обрыва.

— Если я пообещаю предупредить тебя в следующий раз…

— В следующий раз?

— Ты можешь сказать мне, почему тебе не нравится, когда к тебе прикасаются?

Линкольн напрягается, его взгляд на мгновение становится далеким, прежде чем возвращается ко мне.

— Я бы хотел, чтобы ты была на берегу, пожалуйста, — говорит он мрачно. — Там, где безопасно.

— Хорошо, — шепчу я, проплывая мимо него к берегу. Я чувствую его взгляд на своей спине, ягодицах, бедрах, когда вылезаю. Хотя я беру кокосы с намерением расколоть их для нашего завтрака, я не могу не смотреть, как Линкольн вылезает из воды, его упругие трицепсы напрягаются, вода струится сквозь темную шкуру волос на груди.

Папочка.

Мысль об этом одном-единственном слове заставляет мой клитор пульсировать.

У меня так захватывает дух, что я отворачиваюсь, чтобы не опозориться. Опускаясь на колени, я поднимаю первый кокос над головой и разбиваю его о камень, создавая отверстие на грубой коричневой стороне. Чувствуя, что Линкольн приближается ко мне, я протягиваю ему расколотый орех с ободряющей улыбкой.

— Выпей.

Он скептически приподнимает бровь.

— Ты первая.

— Хорошо, — чопорно говорю я, раскалывая свой кокос. Затем я наклоняю его на несколько дюймов над своим ртом и позволяю сладкому нектару капать мне на язык. Его так много, что я не могу проглотить достаточно быстро, и он стекает по моему подбородку на грудь. Если бы я была одна, как обычно, в том, чтобы выпить кокосовый сок, не было бы ничего странного, но когда Линкольн наблюдает за мной, его грудь быстро вздымается, я чувствую, что разыгрываю непристойное представление. Мое тело реагирует на то, как сильно ему это нравится, моя спина выгибается дугой, мой язык вылезает, чтобы собрать лишние капли.

— Черт возьми, Нова, — проскрежетал он. — Мне лучше не спать. Тебе лучше не быть гребаным сном.

Что он имеет в виду?

— Я не сон. Я настоящая. — Стоя надо мной, как он есть, солнце очерчивает его голову, делая его похожим на затененного бога, особенно с его янтарными глазами, стреляющими в меня искрами. — Ты тоже кажешься мне сном, — шепчу я.

Он издает лающий смешок.

— Я больше похож на ночной кошмар.

Что-то скручивается у меня в животе.

— Почему ты так думаешь?

Линкольн садится рядом со мной на траву, все еще держа в руке нетронутый кокос. Нас разделяют считанные сантиметры, и мне до боли хочется положить голову ему на колени или прижаться к нему под мышкой. Но я знаю, что не смогу пройти и милю только потому, что он уступил мне дюйм.

— В детстве мне не разрешали никаких развлечений. Вообще. Мой отец видел в этом слабость, и выживали только сильнейшие. Он запугивал любую потребность в… человеческом прикосновение ко мне. — Глаза Линкольна скользят по мне, затем отводятся. — По крайней мере, я так думал. — Задумчиво нахмурив лоб, он крутит кокос из стороны в сторону на своем мускулистом бедре. — Я даже не могу пожать руку на встрече, не чувствуя, что поддаюсь жалкой человеческой слабости. Но ты, Нова… Этого ожога отвращения к себе нет, когда я прикасаюсь к тебе. Почему?

— Я не знаю, — шепчу я, мое сердце застряло в горле. — Но рада этому.

Интенсивность накатывает на Линкольна, захватывая меня в свои объятия.

— Все, о чем ты думаешь, всегда написано у тебя на лице, Нова. Ты честная и хорошая. Даже сейчас ты смотришь на меня так, как будто я твой герой, и… что, если это правда? — Его голос падает до хриплого шепота. — Как может нужда в твоих прикосновениях… или необходимость прикасаться к тебе… сделать меня слабым, когда твое счастье, твое удовольствие заставляет меня чувствовать себя таким чертовски сильным? — Я поворачиваюсь и опускаюсь на колени рядом с Линкольном, горячее давление нарастает за моими веками. Волнистая линия напряжения в его плечах и челюсти говорит мне, как трудно было сделать это признание — и он сделал это мне. Я буду дорожить его честностью и запечатаю ее внутри себя, буду хранить вечно.

— Линкольн, у меня не так много жизненного опыта, но раньше… когда мы прикасались, моя вера в тебя заставляла меня чувствовать, что я могу сделать все, что угодно. Как будто у меня была сила и уверенность. Может быть, доверить свое тело другому человеку — это самый смелый поступок из всех. Это не слабость.