Никогда не думала, что он может унизить меня сильнее. Чувство отверженности наполняет каждую клеточку тела, каждый вдох дается с трудом. Задыхаюсь от нехватки кислорода, тяжело дышу, не в силах вымолвить ни слова. Гнев от унижения поднимается волнами снизу вверх, опаляя щеки кровью. Стискиваю кулаки, глядя в его надменное, высеченное временем лицо.

– Я тебя услышала, – произношу, скрипя зубами.

Челюсть моя, казалось, онемела, а виски заломило стреляющей болью. Кидаю последний, уже ничего не выражающий взгляд на Тагира и молча разворачиваюсь, чувствуя, как волосы хлещут меня по щеке. Не позволяю себе раскричаться, но, когда выхожу из кабинета, не могу сдержаться и с силой хлопаю дверью. И этот гул разносится по коридору, заставляя меня вздрогнуть.

– Вы уже закончили, Ясмин? – подрывается ко мне стоящая неподалеку Лида.

Она отталкивается от стены и смотрит на меня с вопросом в глазах. Мне тяжело настолько, будто кто-то придавил меня сверху бетоном. Но я делаю первый шаг, второй… Иду, превозмогая душевную саднящую боль, не глядя на секретаря.

Прохожу мимо нее, и в нос мне снова ударяет тот аромат. Он подстегивает уходить прочь быстрее, пробуждает во мне ту откровенную сцену, которая занозой впивается в мое сознание, словно говорит: “Ты чужая, чужая, чужая… Никчемная…”

Чем глубже я падаю в яму былых воспоминаний, тем чаще вспоминаю самые ужасные моменты прошлого. Боль, агонию, предательство…

До того погружаюсь в себя, что не замечаю ступеньку последнего лестничного пролета, спотыкаюсь и падаю на пол. Колени саднят, ладони горят, а душа ноет, но физическая боль отрезвляет.

Очнись, Ясмина! Нужно идти к матери и решать вопрос с финансами. Если Тагир говорил правду о какой-то земле, которую хочет выкупить… Если вырученных денег хватит, чтобы спасти отца… Ты сделаешь это, Ясмина… Всё сделаешь, чтобы спасти родную кровь… Вместо той, что не уберег наш собственный род…

Иду домой пешком, нет сил ждать автобус, а затем толпиться внутри набитого битком транспорта с другими людьми. По щекам текут беззвучные слезы, впереди навстречу мне идут по своим делам незнакомые и такие далекие от меня прохожие, но я не вижу их, тяжело дышу и смотрю сквозь них.

Начинает моросить, капля падает мне на губу. Поднимаю голову, гляжу на чистое небо, а после продолжаю свой путь до дома, не замечая ничего вокруг, словно есть только я и дорога.

– Девушка, вы же промокнете, чего не спешите? Так недолго и бронхит подхватить, – врывается в мои мысли женский участливый голос.

Вздрагиваю, смотрю на источник звука. Рядом со мной идет девушка лет тридцати, с добротой вглядывается в мое лицо.

– Что? – переспрашиваю, а затем снова поднимаю голову.

Над нами раскрыт большой зонт, ручку которого держит моя невольная попутчица. Оглядываюсь по сторонам. Сама не заметила, как хлынул бешеный ливень, смывая грязь дорог и пыль зданий. Жаль, что так же нельзя сделать с моей душой, покрытой синяками и ссадинами.

– Ничего… – отвечаю, девушка всё ждет моего ответа. – Ничего… Это к лучшему. Вы идите, я сама дойду.

Делаю попытку ей улыбнуться, но выходит слабо, по ее виду понимаю, что она еще больше проникается моей ситуацией.

– У вас что-то случилось? – спрашивает, но не давит, просто идет рядом, не касается моей кожи.

Я молчу. Как всегда. Мы идем вместе, шаги наши в унисон. Капли яростно барабанят по обивке черного зонта, вторя моей плачущей душе.

– Вы знаете, я ведь синоптик, – вдруг снова заговаривает со мной. – Есть такое редкое явление, когда после бури возникает аномалия “облака на земле”. Чаще в каньонах. Странно, не правда ли?

Просто земля замерзает, а весь теплый воздух поднимается наверх. Но, когда облака заполняют весь каньон, такое случается лишь раз в десять лет. Так и с человеческими жизнями: большая редкость, когда беды одна за другой постигают лишь одного человека. Но любое явление всегда подходит к своему логическому завершению. Таков закон природы.

Ее слова бьют наотмашь, хотя она посторонний мне человек и совсем не в курсе моей плачевной ситуации. Эта аналогия заставляет колотиться мое сердце, барабаня в грудную клетку так, будто сейчас раздробит ее в клочья.

– И сколько держится это явление? – спрашиваю машинально, не могу понять ее хода мыслей.

Даже сама себе ответить не могу, про что конкретно спрашиваю: про облака или про себя.

– Один день, – всё так же улыбается, от нее веет чудачеством, отчего мне становится неуютно и холодно.

– Жаль, что в человеческой жизни нельзя сделать такой же прогноз, – грустно улыбаюсь, на душе от разговора становится чуточку теплее, несмотря на странное ощущение тревоги рядом с незнакомкой. – Природа есть природа, а у людей всё гораздо сложнее. Иногда руку помощи протягивает враг в обличии зверя.

– А разве это важно? Если человек вам предлагает помощь, так ли вам нужно знать о том, кто он? Ведь это не он вам помогает, – загадочно улыбается странная девушка и снова молчит.

– А кто? – разговор становится всё страннее и страннее.

В этот момент мы подходим к подъезду моего дома.

– Прощайте, надеюсь, у вас всё будет хорошо, – девушка не отвечает на вопрос, делает шаг назад, разворачивается и уходит.

Так странно… Откуда она знала, где я живу?

Продолжаю смотреть ей вслед. И вдруг она… Пропадает из поля моего зрения, словно растворяется в образовавшемся тумане, состоявшем словно из облаков. Явление… Раз в десять лет… Бред… По телу проносится озноб, будто сейчас мне был дан знак свыше. Но для чего?

Встряхиваю головой, прогоняя всякую чушь из головы, и захожу в подъезд. Волосы висят сосульками, вода с них стекает за шиворот, холодя кожу. Одежда неприятно липнет к телу, но это меньшее, что меня волнует.

Когда преодолеваю последний лестничный пролет, выглядываю в окно, заинтересовавшись странностью. На улице светло и ясно, словно и не было только что никакого ливня. По позвоночнику проходит ток, а я, отшатнувшись, быстро захожу в дом. Замечаю туфли матери и иду к ней. Нас ждет серьезный разговор.

Маму нахожу на кухне. Она сидит за столом и смотрит в стену. Как неживая. Ее руки ладонями прижаты к красной чашке на столе, в воздухе от чая идет пар. Но она, кажется, не чувствует высокой температуры, отрешенно гипнотизирует одну точку на обоях.

– Как папа? – присаживаюсь на стул по диагонали от нее.

Вздыхаю и кладу руки на стол, смотрю на свои длинные заскорузлые пальцы. Стиральная машинка-полуавтомат сломалась месяц назад, у мамы болит спина, да и не позволила бы я ей горбатиться над тазиком с бельем. На ногтях белые полоски из-за нехватки кальция, на ладонях загрубевшие мозоли.

– Как обычно, – пожимает плечами мама, потирает правой ладонью щеку. – Плохо.

Поднимаю глаза выше и замечаю залегшие темные круги под глазами, обвисшую кожу лица, морщинки вокруг носа и рта. С горечью подмечаю все эти неприятные детали. В ее возрасте нужно иметь гусиные лапки от смеха и довольства, но никак не носогубные складки от горечи.

– Я сегодня видела Тагира, – замираю, ожидая от нее гневного экспрессивного взрыва.

Но, вопреки моим тревожным ожиданиям, она не меняется в лице, лишь вздыхает и переводит на меня взгляд, полный безразличия и усталой изможденности.

– Твой новый начальник? – равнодушный вопрос, требующий такого же ответа.

– Нет, мам, того… Тагира… – чем дальше говорю, тем более хриплым и низким становится мой голос.

Мама медленно поворачивает голову ко мне, пару раз моргает, прогоняя белесый туман перед глазами. А после ее глаза наполняются кровью и слезами.

– Что он снова хотел?! – надрывный хрип.

Ее нижние веки напряжены, рот закрыт, губы сужены в тонкую полоску, а кожа над ними сморщена.

– Снова? – приоткрываю рот, а затем поджимаю их и наклоняюсь ближе. – О чем вы говорите, мама?

В этот момент ее глаза прояснились, зрачки слегка расширились, словно она не собиралась меня просвещать.