Хотя нет… раньше. Марфуша как-то звала его к нам с братом… десятилетним где-то, и нас тогда… сильно несло. Мы-то знали за себя, что просто зелени разной недозрелой нажрались, но молчали стойко, поскольку Марфа отчего-то решила, что это какая-то зараза страшная на нас напала и теперь мы загнемся у нее на руках, а значит, поняв, по какому незначительному случаю серь та нас прихватила, успокоение нервов могло случится, тоже через нас. Путем кидания в сердцах, каких ни то башмаков в нашу сторону, а то и хворостины, способной достать точно. А нам и так было плохенько…

Так вот, Арсений Маркелович нас с Пашкой тогда Марфе не выдал. Велел семенем конского щавеля попоить… но сладкого ни в коем случае не давать целую неделю. В общем, я и в том возрасте уже понял, что доктор наш слободской человек правильный, но серьезный. А уж отзывы о нем того же Павла в дальнейшем, и вовсе укоренили во мне понимание, что врач он знающий.

В итоге выходило, что данных по убийству моего предшественника много, но вот все они не давали и малейшего намека, кем могли быть убийцы Владимира и какова вообще причина нападения на него.

С остальными двумя убийствами и того хуже выходило. И… как-то по нездоровому похоже…

В обоих случаях, что на кладбище, что в библиотеке, произошло все в ночное время суток, а значит жертвы, ночные сторожа, оказывались там одни, и даже намека на каких-то свидетелей не было. Притом убитые, оба являлись мужчинами весьма почтенного возраста – немного за семьдесят. А места преступлений почему-то разгромлены совершенно необъяснимо – просто по-хулигански, без воровства или какой-то другой явной прибыли для погромщиков. И получалось, что ни в первом, ни во втором случае было непонятно, зачем этот разбой устраивали.

В Ниженном-то помнится, когда мы только туда перебрались, беспризорники на базарах так же вот налетали и все крушили, но на мой вопрос Лизе: нет ли в слободе сейчас какой-то компании подростков, которую ловили бы хоть раз на чем-то подобном, девушка ответила, что нет. Так оно, в общем-то, понятно, бездомные мальчишки тоже ведь не просто так хулиганства те учиняли, а под шумок успевали поживиться чем-нибудь для себя полезным, а чаще и просто сытным. Да и тут молодежь сейчас совсем другая – серьезная, работают все в свободное от учебы время. Давно пионеры и комсомольцы, а не бродяжки какие-то. А в восемнадцать парни, считай, все уже уходят на фронт.

Не знаю… но и в голове моей никак не могло уложиться, что подростки способны просто так, ради забавы, стариков убивать…

Хотя… вот способы убийств были разные. На кладбище сторожа приложили по голове ломом, которым видно и крушили надгробья. Да и бросили орудие убийства там же – недалеко от тела. И там же, под березой, была найдена еще одна улика… которая опять же, ничего кроме более-менее точного времени по делу не давала.

Это был четкий след от обуви на почти голой почве, у самого ствола громадного дерева. Видно к тому моменту, когда погромщики толклись там, выпала обильная роса, а потому, вдавленный отпечаток хорошо зафиксировался на лиственной трухе и проплешинах мха. Что говорило о том, что погром и убийство происходили на кладбище ранним утром, а не глухой ночью.

Отпечаток тот был достаточно своеобразным – хорошо выраженным, с довольно высоким для мужской обуви каблуком и четкой, слегка зауженной формой передней части подметки. Так что становилось понятно, что это след не от сапога, которые сейчас носили большинство мужчин. Почему было решено, что столь характерная обувь принадлежит не женщине? Так Марк со свойственной ему, как я понял, скрупулезностью, не только сфотографировал отпечаток с разных ракурсов, но и измерил его досконально, и подобная лапа, которой требовалась обувка такого размера, даже самой крупной женщине принадлежать никак не могла.

Но вот что он мог дать еще, кроме понимания, что оставлен в тот довольно краткий предрассветный момент, когда земля напитывается влагой? Похоже, что ничего… по слободе не побегаешь и у всех, кто не в сапогах, подошвы не поизмеряешь. Так видно думал и мой предшественник, потому никаких пометок к фотографиям приложено не было.

Второе же убийство, Игнатия Мироновича Коробова, сторожа слободской библиотеки, которое поначалу списали на несчастный случай, соответственно и вовсе не имело никаких признаков присутствия посторонних лиц на месте преступления.

Сторож Коробов, как следовало из опросных листов сотрудниц библиотеки, в целом был стариком тихим и примерным во всех отношениях, за исключением одного пренеприятного грешка – иногда на посту мог пропустить стопочку чего покрепче. Не часто и не так что бы вдрызг, но, по словам женщин, все же под хмельком замечен был неоднократно. Так что, когда наконец-то достроили Дом культуры, и все ожидали скорого переезда учреждения туда, даже было решено отправить деда на заслуженный отдых.

Но переезд так и не случился, а потом и вовсе война началась, и стало понятно, что другого, более ответственного работника, найти на его место не удаться, и пришлось Игнатия Мироновича терпеть дальше. Поскольку помимо библиотеки в этом же здании находился и слободской архив, а подобное учреждение хотя бы без номинальной охраны оставлять было нельзя.

Так вот, нашли сторожа утром 13 июля, лежащим на лестнице, ведущей в полуподвал, в котором и хранились архивные документы. Но, как было зафиксировано по факту обнаружения тела, несмотря на то, что окоченение уже имело место быть, а значит, сам инцидент случился как минимум не позже шести часов утра, сивушный запах возле него ощущался отчетливо. Как оказалось позже, после того, как тело извлекли, под ним, в том кармане армяка, что оказался снизу, обнаружилась не разбившаяся чекушка с самогоном, содержимое которой вылилось почти полностью.

В тот день на происшествие ходили Прол Арефьевич и Марк. Имелось даже несколько фотографий, сделанных последним – зажатая двумя стенами лестница вниз, по ее завершении – дверь, окованная металлическими пластинами, и на последних ступенях неловко лежащий старик, с вывернувшейся вверх клочковатой бородой.

Ну и лист осмотра врача, в данном случае выданный и вовсе Алиной, в котором констатировался перелом основания черепа, произошедший в результате падения. Так же в листе указывались ушибы по всему телу, по которым можно было предположить, что сторож летел по лестнице вниз кубарем, а так же уточнялось время происшествия, которое в результате выходило на второй-третий час ночи.

При этом двери, и входные, и подвальные, оказались не взломаны, находились на запоре, и вообще, признаков присутствия посторонних в помещении библиотеки обнаружено не было. А потому, в тот день и было решено считать происшествие несчастным случаем, произошедшем по неосторожности самого погибшего.

Но вот на следующий день заведующая библиотекой, Клавдия Васильевна Сарычева, решила-таки полуподвал проверить, и обнаружила очередной непонятный разгром в помещении архива. Что и послужило поводом переквалифицировать смерть сторожа в убийство.

Народ в отделение начал возвращаться ближе часам к восьми.

Первыми приехали Михаил Лукьянович с Наташей. С ними прибыл Прол Арефьевич, которому меня тут же и представили.

Бывший начальник слободской милиции, а ныне – завхоз, оказался крепким не по-стариковски, весьма суровым на первый взгляд и тоже неплохо знакомым мне по давним, детским воспоминаниям.

А только мы успели пожать друг другу руки, как во двор въехала бричка, в которой на верфь уезжали Василиса с братом. С ними приехал и Марк, как мне пояснили, когда я спросил, что за черноволосый парнишка из повозки выбирается. Он, оказывается, в рабочем поселке живет, в бараке, где одинокие мужчины квартируют. Так он сегодня после ночного дежурства в отделении и в отсутствии собственной, фотографической, работы, дома был, а потому, когда налет случился, то сержант сразу на завод и кинулся, потому, как рядом там находился.

Кузьма остался заниматься с лошадью, а Василиса с Марком уже через минуту входили в отделение.