Я знала такие подробности и откровения, что впору убить меня на месте. Как свидетеля.  Обладатель пушистой задницы, сидел в кресле все так же невозмутимо. Словно такие письма были для него в порядке вещей.

«Ах, сударыня! У вас такие красивые глаза!», – доносится под звуки венского вальса. «Благодарю! Это было так мило! Ах, сударь, у вас такая пушистая задница!», – обмахивалась веером красавица.  «Ну вы же ее еще не видели!», – удивляется аристократичный красавец.  «Мне тетушка говорила. Если не знаешь о чем говорить, то говори о погоде или пушистой заднице!», – вздохнула скромница, прячась за веером.

Сейчас я буду прятаться за шторкой. Интересно, почтальонам полагается успокоительное?

– И за то, что насрал на… мой… – я уже начинала запинаться. – С-с-свитер…

Мужик в кресле зашевелился. Я точно не ошиблась? Точно?! А вдруг?!

– Извините, но тут так написано. Я вам ни в коем случае не осуждаю, – оправдывалась я, чувствуя неловкость.   – Я редко бываю в высшем свете… Ну как редко? Никогда.  Поэтому не знаю, может там так принято… выражать … свое негодование по поводу…  Эм…

Кто-нибудь! Возьмите ружье со стены и пристрелите мою фантазию.

Я живо представила картинку. Изнеженный аристократ гневно смотрит на жену, которую застал с садовником в саду.  И они там явно не картошку копали, и не помидоры подвязывали…  «Ах, сударыня! Вы меня разочаровали!», – произносит он холодным аристократичным голосом. «Меня тоже!», – уныло замечает садовник, застегивая штаны. «Вы оскорбили меня своим присутствием!», – холодно произносит аристократ. «Где? В вашем доме, или в вашей жене?», – замечает скромный мускулистый садовник. Аристократ гневно идет в комнату, находит платье жены, снимает штаны и… «Сударыня, полюбуйтесь! Это выражение моего неудовольствия!», – изрекает он, показывая на свежую кучку… Ой!

– Простите, – смутилась я, заметив, что перестала читать. – Извините… Просто… Так! На  чем я остановилась? Эм…  Я помню, как дала тебя неделю. А потом ты приполз… Весь раненый, несчастный. Я тебя выходила… Помню, как ты ползал по мне… Как водил по лицу своим хвостиком…

Я уже слишком много знала про эту личность с перстнем. Слишком много! И про то, что как мужик он так себе…

Удивляло ли меня? Эм… Ну не совсем. У каждого свои причуды. Если брать в пример моих соседей, то это еще так, ерунда. По вечерам она квасила капусту. Он просто квасил.  Все звали его Квасилий Федорович, а ее Квасилиса Петровна. И никого уже не смущало, если, случайно открывая двери, ты видишь Квасилия без штанов. Он мог лежать прямо на лестничной клетке, не доползя до «тук-тук, я в домике!» буквально полметра. Но всегда строго головой на север.  Видимо, когда-то они мечтали об одиноком домике в поле. Поэтому все делали громко и шумно. Настолько, что Петюня с первого этажа спрашивал маму: «А посему Тетя Квася блеет хомяка! Ему зе холодно!».

Ой, я опять зависла! Так-так! Тут еще немножечко осталось!

– И терся об меня… – мужественно продолжала я, сглатывая нервы. – Я очень по тебе скучаю, мой любимый… Так скучаю, что словами не передать… Я бы все отдала за то, чтобы ты снова был рядом… Целую, твоя Ж.

Я помолчала, как бы давая понять, что чтение закончено. У меня горели уши. Они, видимо, были непривычны к чужим секретам. Что делать дальше с письмом я не знала. Наверное, нужно его отдать…

Как неловко! Я подошла к креслу и протянула письмо. Голова повернулась в мою сторону. Ему на вид было под сорок. О возрасте напоминали только несколько тонких морщин на лбу и седая прядь волос, заблудившаяся среди темных прядей. Она всем видом намекала, что она тут случайно. И что как мужик я еще вау-вау-вау…

Я почему-то безотрывно смотрела на эту прядь. Это смотрелось как-то … интересно и слегка странно.  Холеное лицо, тонкий «аристократичный» нос с хищными крыльями мне тоже нравился. Глаза у него напоминали чай. Не крепкий, нет. Средний. С чаинками.

Словом, все в нем выдавало … «Породу!», – вспомнилось мне странное, и всегда казавшееся неуместным, слово. Если бы я сравнивала его с собаками, то это был бы датский дог. Причем, «датским» он становился сразу, стоило ему войти в помещение, где была бы хоть одна не слепая женщина.

Темные брови поднялись и вопросительно изогнулись.

– Это вам, – протянула я дрожащей рукой письмо. И тут же вспомнила про вежливость. – Примите, уважаемый Маркиз!

«Не забудь про реверанс!», – послышался внутренний голос. – «Маркизы любят реверансы!».

Взгляд, который я поймала на своей руке, заставил меня неловко сглотнуть.

– Я честно-пречестно обещаю, что никому ничего не расскажу! Ни про ваши пушистые бубенчики! Ни про обкаканный свитер! – вздохнула я, обещая себе хранить тайну до конца своих дней.

Взгляд, скользнувший вверх, заставил меня слегка вздрогнуть. Что-то в глазах Маркиза намекало, что «конец моих дней» наступит вот-вот.

– Я вам торжественно клянусь, – убеждала я, вспоминая правило: «Разнести все письма!». – Что никому ничего не скажу! Я уже забыла то, о чем читала! Знаете, у меня столько писем!

 Мне пришло в голову потрясти сумкой.

– Так что я уже … того, – улыбнулась я ободряющей улыбкой. – Забыла! Извините, если что не так и …

 Я сунула ему письмо, растянула руки в неуклюжем реверансе. И стала стратегически отступать. Меня провожали таким взглядом, что в голове промелькнуло то, что сделал подлый и жестокий граф со своей молодой женой на сорок шестой странице дамского романа.

А еще взгляд намекал, что для этого жениться вовсе необязательно.

– Пардоньте, – снова растянула я руки в призрачном реверансе, как вдруг послышался … дзень!  Я случайно, локтем задела красивую статуэтку в виде птички.

Она слетела с каминной полки и звоном битого фарфора намекнула, что она дочь пингвина и страуса.

– Простите! – занервничала я, поддаваясь панике. – Я все уберу! Извините еще раз!

 Я снова попыталась сделать реверанс, отступая к двери. Мне приходилось слышать, что работа почтальона опасна и трудна! Подлые домофоны, злые собаки, вредные старушки. Меня утешало лишь то, что я ни разу не слышала про изнасилованных и убитых почтальонов.

– Смотрите, чтобы она не сделала еще один реверанс! А то у нас дом сложится! – послышался небрежный  голос за спиной.  Я обернулась и увидела черного кота, вылизывающего свою лапу.

– Ладно-ладно, так и быть… Прощаю… Надо будет ей присниться, что ли? Ну-да, ну-да! Опять разревется в подушку! Будет рыдать! И так каждый раз!– замер кот, глядя на меня желтыми глазами. – Ненавижу, когда женщины плачут!

– Кот разговаривал! Г-г-говорящий кот! – я пыталась поверить своим ушам. – К-к-кот говорит!

 Я с удивлением посмотрела на кота, а потом повернула голову в сторону господина. Он подпер рукой подбородок и хрипловато выдал: «Мяу!».

И тут до меня дошло!

– Так, значит… Ой! Простите! Как неловко получилось! – нервничала я, почему-то размахивая руками и пытаясь подобрать слова. – Так это вы… Маркиз?

– Собственной персоной!  – зевнул кот. – Да, когда-то меня звали Маркизом. Но это заблуждение! Что можно хотеть от женщины, начитавшейся романов! У нее даже попугая звали Герцог! Вкусный. Но я все оформил, как несчастный случай.

– Значит, письмо было адресовано вам! – смутилась я, обещая  будущем обходить этот дом десятой дорогой, ползком с ветками в голове. – Простите, великодушно! И как к вам … эм… обращаться?

– Нежно… Меня зовут Сальвадор, – вздохнул кот, сладко потягиваясь.

– Дали? – спросила я, первое, что пришло на ум.

– Ну в какой-то мере я художник. И разукрасить могу! Такие шедевры пишу на тех, кто пинает меня! – намекнул мне кот.

– Еще раз простите великодушно, уважаемый Сальвадор Недали, – замялась я, прижав к себе сумку с письмами.  – И вы тоже, простите… Письмо привело меня сюда… и…

 Я стала отступать к двери.

Котяра подошел к роскошному креслу, выгнулся и вцепился в него когтями, как вдруг замер под пристальным взглядом … я так понимаю, хозяина?