– Подарки! Подарки! – девочки запрыгали от радости окружив тяжелый рюкзак отца.

– Ну-ну, тише, – он выудил из рюкзака куб в зеленой оберточной бумаге. – Левана – это для тебя, – девочка уже было потянулась за подарком, но отец поднял его высоко над головой. – Нет-нет. Откроешь его в день Солнца. А пока я повешу его на солнечное колесо, – он достал второй, продолговатый, подарок и повесил с другой стороны колеса. – Это для тебя Клер. И помните, если откроете раньше срока, то подарки превратятся в угольки.

Мужчина подошел к Адне и протянул ей небольшую коробочку, перевязанную фиолетовой лентой.

– А это для тебя. Положишь сама?

Закончив с раздачей подарков все, наконец, собрались за большим круглым столом. Это был их первый за три года совместный обед. Девочки лениво поковырялись вилками в пюре, разворошили котлеты и отправились смотреть мультики. Он же сметал со стола блюдо за блюдом, не переставая нахваливать мастерство жены.

– Как же вкусно! Я так скучал по домашней еде. Там у нас были одни сухие пайки. Уже через полгода они встали у меня поперек горла, но выбора не было.

– А как оно было… там, в Шуме? – спросила Адна, осторожно подбирая слова.

– Плохо. Тихо. Одиноко, – его лицо застыло в каменной гримасе боли.

– Прости…

Больше они к этой теме не возвращались и доедали, обсуждая какие-то отвлеченные темы. Адна сплетничала о жизни друзей, рассказывала, что нового произошло за это время в городе, какие открылись магазины и развлекательные места. Она всеми силами пыталась вычеркнуть свой ошибочный вопрос и, кажется у неё это получилось. На лице мужа появилась жизнерадостная улыбка.

Отобедав, он тихо наблюдал за тем, как Адна медитативно разбирает какие-то бумаги, делая пометки в миниатюрной записной книжке. Иногда она сосредоточенно собирала из листа бумажный комочек и кидала через плечо прямо на пол. Вскоре весь пол покрыли бумажные ёжики. Над одной из листовок она задумалась дольше обычного. Явно нервничая, она сняла очки, помассировала переносицу и осторожно обратилась к мужу.

– Хафи, я тут подумала, – начала она издалека, – дети давно не проводили время со своим отцом. Я понимаю, что ты только приехал и тебе нужен отдых. Но в пятницу начинается празднование в честь дня Солнца. Может быть мы сходим туда все вместе?

Он задумчиво молчал, словно и не заметил вопроса жены.

– Будет ярмарка, – не сдавалась Адна, – карусели, концерты и целый океан уличной еды.

На слове «еда» Хафи оживился, выйдя из транса:

– Хм. Почему бы и не сходить. Покажи-ка, что у них там за программа, – он взял у Адны листовку и взглянул на список. Но вместо мероприятий на изрядно потрепанном огрызке листа в клетку был список продуктов: огурцы – 1 кг, молоко – 1 пакет, макароны-рожки, если не будет, то улитки, банка сардин, батон хлеба.

– Что… это значит? – спросил он у Адны внезапно охрипшим голосом, но та растворилась прямо у него на глазах вместе со всем домом. Он стоял посреди супермаркета в отделе консервов, держа в руке список покупок, написанный рукой Риты. Металлическая банка катилась по полу, ловко маневрируя между ног покупателей.

– Мужчина, что ж вы сардинами-то разбрасываетесь? – тучная тетка с телегой остановила своей слоновьей ногой сбежавшие консервы, одновременно преградив ему путь к отступлению.

Ему показалось, что воздух вокруг наэлектризовался и стало нечем дышать. Адна! Она разозлится, что я исчез. А исчез ли я? Корзина полна. Пора выбираться из лабиринта. Он схватил с полки новую банку консервов и, смешавшись с толпой, поспешил к кассам через другой выход.

На улице его встретила мерзкая слякотная зима. Старясь не поскользнуться на подмерзших лужах, он пробирался сквозь толпящихся на остановке прохожих. Подъезжали автобусы, выплевывали из своих теплых желудков помятых пассажиров, а затем вновь проглатывали замерзшие на улице толпы. Те яростно штурмовали транспорт в надежде заполучить лучшие места. Впереди крикливо сигналил снегоуборщик, разгоняя с тротуара упрямых прохожих. Не желая и дальше бороться с городской стихией, мужчина свернул в переулок и дворами направился к своей седой обшарпанной панельке. Сколько судеб она погубила своим беспросветным бытом? Но опустевшие улицы лишь молчаливо провожали его оранжевым светом фонарей. Он машинально набрал код домофона, проверил почту в ящике – пусто. Ключ в замке постоянно застревает, пришлось подергать его вверх-вниз, проталкивая вперед. Один оборот – значит, она уже дома, ждет его. Опоздал, предчувствие неминуемого скандала комом встало в груди.

Рита сидела на кухне и пила чай, заедая очередным бульварным романом. Быстро скинув одежду, он отправил продукты в холодильник, а себя в душ.

– Я… принес продукты. Уже в холодильнике, – сухо отчитался он из ванной комнаты.

В зеркале на него смотрело уставшее, изрезанное морщинами лицо, а недельная щетина тщетно пыталась скрыть второй подбородок. Кроме того, шею рассекал тонкий белесый шрам, будто ему отрезали голову, а потом пришили обратно. Шрам выглядел старым, но он совсем не помнил, откуда тот взялся. Сердце сказало «ух!» и едва не сломало ему ребра, пытаясь в панике покинуть тело. Логическое объяснение. Где ты, когда так нужно? «Может, это произошло, когда я был с Адной? Глупости. Спрошу Риту».

Так и не приняв душ, он влетел на кухню, перепугав читающую жену.

– Откуда… у меня этот шрам на шее? – его пальцы нервно тряслись, волосы были взмылены, словно он пробежал марафон, а на лице проступил пот.

– Это ты так извиняешься за опоздание? – она окинула его снисходительным взглядом. Когда же поняла, что он не шутит, смягчилась, но ответила озадаченным голосом, в котором слышалась февральская прохлада. – Я не знаю, что на тебя нашло, но этому шраму уже много лет. Ты свой голос-то слышишь. Из-за того случая тебя и уволили. Хрипящие инвалиды никому не нужны. Да что они вообще понимают.

– А мне нравятся твои шрамы, – внезапно отозвалась Адна, появившись из ниоткуда за обеденным столом. – Тот, что у тебя на правой ладони, он из-за… Подожди, я вспомню. Да! Неудачно перелезал через колючую проволоку.

– У меня… нет шрама на ладони. Я никогда… не лазил через колючую проволоку.

– Ты что, бредишь? – она отложила книгу в сторону и с испугом наблюдала за ним. – Случаем не заболел? Дай потрогаю лоб – холодный.

Призрачная Адна стояла позади него и крепко обнимала, приложив голову к его спине.

– К вечеру будет прохладно, но на ярмарке разливают глинтвейн и горячий чай. А если я совсем замерзну, то укутаюсь в шаль.

Он чувствовал, нет, скорее вспоминал этот нежный разговор в ночи, ее легкие прикосновения и страстный поцелуй. Он помнил, как сплелись их сердца на сатиновой постели. И счастье разлилось по его жилистому телу.

Он открыл глаза, поймал на себе нетерпеливый взгляд часов – 6:30. Коснулся рукой соседней подушки – пусто. Жена уже встала и гремела посудой на кухне. Соседи – вот, что ему приходило на ум при мысли об их совместной жизни. Прошло уже сколько, лет восемь, а Рита так и не стала ему родной душой. Они были скорее сожителями, чем супругами. И кольцо на пальце… оно уже давно тяготило его, но никогда не хватало духу принять единственное очевидное решение. Тяжело вздохнув, он свесил ноги. В голове пробежали воспоминания о прошлой ночи. Да, в Рите не было и сотой доли той страсти, которую он познал с Адной. Он осознавал, что воспоминания, подаренные Изардом, были чужими и далекими. Но даже это было лучше, чем та ничтожная реальность, в которой он вынужден существовать сейчас.

Он поднялся с кровати. От холодного кафельного пола по телу пробежали мурашки. Кафель? Я что, на кухне? В недоумении он озирался вокруг. Он стоял перед кофемашиной, которая натужно выдавливала в чашку бодрость зимнего утра. На столе стояла пустая тарелка, в раковине грязная чашка. И никакого присутствия жены. Не в силах принять истину, он решил притвориться, что всё в порядке. Бросил на тарелку глазунью, один глаз которой потек и нарушил симметрию. Тостер выплюнул подгоревший кусок хлеба. Пришлось счищать обугленную корочку в раковину. Руки совершали привычные действия, но мысли в голове путались. Больше, чем потеря получаса памяти этим утром, его волновали вчерашние слова жены. Если шраму на шее уже много лет, то почему он ничего об этом не помнит. Как можно забыть, что тебе перерезали горло.