– Достал? – на всякий случай спросил Афанасий.

– Достал. Пусть Бог благословит тебя за доброту.

– Болит спина? – сочувственно спросил Афанасий.

– И болит, и не болит. Я точно чувствовать перестал. Убили меня, насмерть убили.

– Ничего, ничего, – ободрил его Афанасий. – Человек существо живучее, отлежишься и выдюжишь.

Чернец икнул и тихонько замычал. Мычание становилось все тоньше, жалобнее и выше, пока вдруг не оборвалось. Впавший в забытье чернец задышал глубже и ровнее, Афанасий прислонился спиной к стене и отшатнулся – стена дышала холодом. Тогда он постарался зарыться в сено, отыскал позу поудобнее и вернулся к воспоминаниям.

Одним из самых ярких была буря на озере. Поначалу все шло как обычно, осенью собрались на белок, сели в лодку, дружно налегли на весла. Остров быстро исчез в низко стелющемся над водой тумане, но Онисифор знал направление и спокойно сидел у руля. Его уверенность передалась василискам. В присутствии наставника они привыкли ничего не бояться.

Отошли версты на две, когда ветер упал неистовым вихрем. Вода закипела, мгла заволокла небо, крупный дождь застучал по лодке, словно сотни невидимых плотников разом взялись за топоры.

– Не воротиться ли, наставник? – вскричал один из юношей.

– Ничего-ничего, – ответил Онисифор. – Храброго Бог спасает. Навались, ребята!

– Раз, два! – воскликнули гребцы, налегая на весла. – Благослови, Господь! Три-четыре!!!

Афанасий с восхищением смотрел на учителя. Тот держался безмятежно, спокойные движения и ровный голос показывали, что он нисколько не робеет.

Между тем буря усиливалась, черные тучи опускались все ниже, пронизывающий ветер вышибал слезы, а от холодного дождя у Афанасия, сидевшего на носу с шестом, зуб на зуб не попадал. Лишь гребцам было жарко.

– Раз, два! – кричали они, погружая весла в воду. – Три-четыре! – нагибаясь всем телом и выворачивая весла мощными гребками.

Их щеки раскраснелись, капли пота, а не дождя катились по лицам.

Лодка летела стрелой, но Афанасий подозревал, что они сбились с пути и вместо того, чтобы приближаться к берегу, уходят в глубину озера, на открытый простор. Никогда не бывавший в бурю на воде, он начал тревожиться и в конце концов потерял самообладание. Горло сдавила невидимая рука, под ложечкой застрял кусок льда, а руки, сжимавшие шест, мелко задрожали. Перед носом лодки бешено кипели волны, сквозь густую сетку дождя не было видно ни зги. Скоро, скоро порыв ветра поднимет вал и опрокинет лодку, ледяная вода накроет всех с головой, польется в рот, замкнет глаза, залепит уши!

Афанасий обернулся и в полном отчаянии посмотрел на Онисифора. Тот хладнокровно отдавал распоряжения, и хотя в сгустившейся темноте Афанасий плохо различал его лицо, никакого беспорядка в управлении лодкою не было, будто бы они прогуливались в тихую погоду. Поймав взгляд Афанасия, Онисифор глянул на его дрожащие руки и усмехнулся. От этой усмешки Афанасия окатила волна жаркого стыда, и лед под ложечкой мгновенно растаял.

– Раз-два, – продолжали выкрикивать гребцы, – три-четыре. Три-четыре. Раз-два!

– Тише! – приказал им Онисифор, и те разом умолкли. – Слушайте!

Вблизи, сквозь порыв ветра, донесся звон колокола.

– Слава Богу! – воскликнул Онисифор. – Колокол монастыря. Принимай вправо, ребята.

Лодка резко повернула и вскоре со всего маху уткнулась носом в песчаный берег. Не ожидавший Афанасий вылетел наружу и больно ударился о торчащий из песка камень. Оказалось, что Онисифор незаметно развернул лодку и привел ее обратно к монастырю.

Когда младшему из воспитанников исполнилось четырнадцать лет, наставник пошел с ними на волков. Онисифор договорился с доезжачим Заозерского князя, и во время большой зимней облавы тот поставил его вместе с учениками на путь стае.

Волки изрядно досаждали мирянам Кубенского края. Летом резали овец, валили коров, рвали на куски телят. Зимой не боялись забираться на крыши овинов, разрывали солому и прямо под носом у хозяев терзали добычу.

Лишь только озеро покрывалось льдом, а окружающие его леса заваливало пересыпанным разноцветными искрами снегом, девственно белым, как платье невесты, доезжачий князя начинал готовить свору, ярить и натаскивать собак. Ждали ясного дня, оценить который могут только обитатели северных краев. О его приближении узнавали заранее по множеству примет. Когда все сходилось, князь рассылал по дворянам вершников.

Перед княжеским домом с вечера собирались охотничьи ватаги. Доезжачий, словно воевода перед битвой, стоя на крыльце, осматривал и подсчитывал воинство. Высокое крыльцо, украшенное длинным навесом, с затейливыми фигурками на балясинах и дубовыми резными столбиками, напоминало шатер полководца перед битвой. То и дело прибегали гонцы, докладывая о прибытии нового ополчения, доезжачий указывал, какое место займут охотники в завтрашней облаве, и распределял на постой.

Факелы, лай собак, веселое возбуждение, подогреваемое горячим взваром, домашней брагой, вскипяченной с пряностями, разносимой в больших оловянных кружках, – Афанасий видел это своими глазами. Онисифор выделял сына Гнедка среди прочих василисков и часто брал с собой.

Добрый взвар отгонял мороз, и хоть давно пора было отправляться почивать, охотники толпились во дворе, обсуждая завтрашнюю облаву. Все были уверены, что Всевышний не подведет и пошлет хороший, привольный день для мести человеческой. И день наступал, вылепленный словно по заказу.

Утром поднималось огромное, алмазом сверкающее солнце, пронзительно синее небо, какое бывает только в морозную ясную погоду, не застило ни одно облачко. Снег хрустел под копытами коней, скрипели полозья розвальней, безмолвие стояло в полях, не переметанных ветром.

Цепь охотников, окружив лес на правом, ближнем к деревням берегу озера, неспешно начинала гон. Трещали трещотки, стучали колотушки, люди пробирались сквозь лес, утопая по пояс в девственном снегу. Волков гнали на лед, под пищали княжеских дружинников. Обычно во время облавы ухаживали полторы сотни хищников, и набеги на деревни прекращались. К лету на место затравленных приходили волки из лесной глубинки, и все начиналось с самого начала.

В полуверсте от берега лес прорезал овражек, русло давно пересохшей речки. Снег в нем почти не держался, сдуваемый бурными ветрами, тонкий слой его с трудом цеплялся за бугры и редкий кустарник. Кольцо облавы, сжимаясь, гнало волков в этот овражек, выход из которого был только один – замерзшая гладь Кубенского озера.

Там-то и поставил своих воспитанников Онисифор. Звери бежали стаями, одна волна не смешивалась с другой; вступив в бой с первой стаей, можно было вскарабкаться по крутым скосам и пропустить мимо набегающих волков.

Афанасий хорошо помнил, как из-за поворота овражка выбежал матерый волчина и удивленно зыркнул на цепочку людей, перегораживающих проход. Его желтые глаза смотрели злобно, толстый коричневый хвост охаживал бока, острые уши стояли торчком. Волк секунду помедлил, ощерил клыки и бросился вперед. За ним понеслась вся стая, десяток рассерженных гоном зверей. Выход у них был только один – прорваться и продолжить бег к спасению, подальше от шума и грохота.

Запели тетивы пяти луков, и пять стрел вонзились в хрипящие морды. Воспитанники целились в глаза, словно на беличьей охоте, и пятеро волков с воем повалились на землю. Пятна крови заалели на белом снеге.

Выхватить вторую стрелу, вскинуть лук и пустить ее в цель заняло еще несколько мгновений. Оставшиеся волки завертелись от боли и рухнули на снег. С первой стаей было покончено.

– Собрать стрелы, – скомандовал Онисифор. – Сторожко, чтоб когтями не зацепили.

Звери еще дергались, исходя смертной слюной. Афанасий выхватил меч и помог ближайшему волку, коротким движением перерубив шею. Глядя на него, так же поступили товарищи. Когда из-за поворота вынеслась вторая стая, цепочка стояла на прежнем месте, перекрывая зверям путь.

Теперь их было больше, и несколько волков успели добраться до людей. Они атаковали молча и беспощадно, пытаясь в прыжке достать горло. Ради этой схватки Онисифор и привел в овраг своих воспитанников.