– Да нашел я его, на земле он лежал перед воротами! В который раз говорю, нашел!
– У гранда в кармане ты его нашел! – воскликнул третий конюх, пуская в ход кнут. – И если даже сеньор обронил случайно свою вещь, ее надобно не в карман прятать, а возвращать владельцу!
– Да откуда мне знать, что это кошель сеньора? Знал бы, пальцем не тронул!
– Врешь, собака! – заорал первый конюх, со свистом опуская кнут на дрововоза. – Ты не слепой, на кошеле герб вышит.
– Значит, у гранда воровать нельзя, – закричал второй конюх, нанося удар, – а у других можно? Получай!
– Получай, получай! – поддержал третий конюх.
Они били его по очереди, равномерно поднимая и опуская кнуты, словно молотильщики на току. Дрововоз поначалу прикрывал голову руками, а потом, неловко скрючившись, упал лицом вниз и только вздрагивал, получая очередной удар. Грубая холстина на его спине темнела, пропитываясь кровью.
Мальчики застыли у окна, не в силах оторваться от ужасного зрелища. Наконец конюхи устали, отерли рукавами заблестевшие от пота лица, заткнули кнутовища за пояса и отошли в сторону.
– Что делать с этой падалью? – спросил один из них.
– Гранд велел передать его альгвазилам.
– Он не дойдет.
– Дойдет, как миленький дойдет. А ну, вставай! Будешь лежать, добавим.
Дрововоз засучил ногами и попытался приподняться на локтях, но бессильно рухнул.
– Сейчас я его освежу!
Конюх быстро принес кожаное ведро, из которого поили лошадей, и выплеснул на лежавшего. Тот замотал головой и сел. Вода, стекавшая на землю, была розовой. Смотреть на лицо избитого было страшно: покрытое розовыми рубцами, оно опухло и перекосилось.
Конюх поставил ведро, вытащил кнут и свистнул им над головой дрововоза.
– Вставай, ублюдок, не притворяйся.
Дрововоз испуганно вжал голову в плечи и, шатаясь, поднялся на ноги.
– Я отведу, – вызвался первый конюх. – Мне сеньор поручил, я и доведу дело до конца.
Они уже скрылись за углом дома, а мальчики все еще стояли у окна, разглядывая темное пятно от впитавшейся в землю воды.
– За что они его так? – хрипло спросил Ферди.
Сантьяго подумал и ответил:
– Он украл у отца кошелек. Теперь его отведут к альгвазилу, тот посадит его в тюрьму, а потом суд приговорит отрубить ему правую руку.
– Разве всем ворам отрубают руку? – широко раскрыв глаза от ужаса, спросил Ферди.
– Только тем, кого поймают. Но Бог все видит, падре Бартоломео говорит, что возмездие рано или поздно находит преступника. Так что, Ферди, когда ты в следующий раз захочешь утащить из кухни кусок пирога, помни о возмездии.
– Я ничего не краду! – возмутился Ферди. – Мне кухарка всегда сама дает. А вот ты – я собственными глазами видел – воруешь орехи из торбы на стенке у плиты!
– Ладно, ладно, – оборвал брата Сантьяго, – нам давно пора спускаться. Одевайся быстрее.
Всю прогулку Сантьяго думал о возмездии и справедливости. Отец специально подбросил кошель перед приходом дрововоза, велел конюху избить того, кто возьмет, и передать альгвазилу. Сантьяго нисколько не жалел дрововоза и даже радовался, думая об ожидавшем того наказании. Но если бы он не заметил кошель или не стал бы его поднимать, как бы тогда возмездие настигло преступника? В конце концов, уже подъезжая к дому, он решил, что отец придумал бы другой способ и все равно сумел бы наказать подлеца.
Гордость за отца, так мудро взявшего в свои руки справедливость, теснила его грудь. Он даже хотел пойти к нему в кабинет, поведать о своей догадке и сказать, что гордится им и хочет стать таким, как он, но постеснялся. Такое открытое выражение чувств подобало скорее девушке, нежели будущему офицеру-кавалеристу.
Каждый год, перед отъездом семьи в Кадис, слуги приходили прощаться с грандом. На дорожку, по обычаю Алонги, полагалось за четыре приема съесть двенадцать виноградин, каждый раз загадывая желание. Отец, разумеется, не принимал участия в этом обряде, называя его пережитками язычества. Мать из-за слабого желудка вообще не ела винограда, но не запрещала Сантьяго и Ферди побаловаться.
Все предыдущие годы виноградины приносила на сияющем серебряном подносе Росенда. Ягоды были отборные, крепкие и сочные, сладкие до того, что скулы щемило, и Росенда в белоснежном чепце и праздничном платье, надетом по случаю отъезда господ, тоже выглядела налитой и крепкой, как виноградина.
В этот раз ягоды подавала кухарка, и, глядя на ее лицо, сморщенное, точно печеное на углях яблоко, Сантьяго четыре раза просил всемогущего Господа воскресить Росенду. Нет, он понимал, что это очень по-детски и, будучи произнесенной, такая просьба могла бы вызвать только снисходительные улыбки взрослых, но тогда, стоя на кухне, в том самом месте, где еще совсем недавно царила Росенда, он мог думать только о ней и четыре раза прошептал свое желание, еле шевеля сведенными сладостью губами.
Дом капитана Сидония был единственным местом в Кадисе, помимо дома, школы и собора, где Сантьяго бывал достаточно часто. Гранд де Мена не возражал против дружбы своего старшего сына с Педро, сыном капитана, и милостиво позволил ему несколько раз в неделю навещать друга. Хуан-Антонио с выражением солидной озабоченности сопровождал мальчика от дверей до дверей и все время, пока ребята играли, дремал в соломенном кресле, специально для него поставленном в прихожей.
Если у Хуана-Антонио болели ноги, его заменяла одна из служанок: самостоятельно выходить на улицу Сантьяго и Фердинанду строго воспрещалось. Этот запрет испортил мальчикам немало крови, они считали его самодурством родителей, излишней мерой предосторожности. Родной Кадис представлялся им безопасным и добрым городом, да и кто осмелился бы сделать дурное детям гранда де Мена?
Повзрослев, Сантьяго понял опасения отца и признал их справедливыми. Одинокий ребенок запросто мог стать легкой добычей лихоимцев. В те годы на юге Испании процветала торговля детьми. Сына гранда де Мена вряд ли бы продали в портовый публичный дом или на горную ферму, за него попросили бы крупный выкуп и, скорее всего, позаботились, чтобы с головы ребенка не упал самый крохотный волос. Скорее всего! Но везде хватает сумасшедших и маньяков, а среди похитителей детей они встречаются куда чаще, чем в главном соборе Кадиса.
Педро жил неподалеку от порта. Впрочем, то же самое можно было сказать про все другие дома этого города, ведь Кадис с трех сторон окружен водой. Корабли, дожидаясь своей очереди на разгрузку, сначала бросали якорь во внутренней гавани, расположенной между берегом и мысом, и лишь потом подходили к причалу. Из окон третьего этажа дома капитана Сидония открывался великолепный вид на лес покачивающихся мачт.
Сантьяго знал наизусть каждый камешек булыжной мостовой по дороге к Педро и мог бы пройти туда и обратно с завязанными глазами. Сразу за первым поворотом улицы угол дома был обложен черными мраморными плитами с высеченным на них изображением ангела. На этом углу пятьдесят лет назад монах обители святого Викториана преподобный отец Гаудиос увидел стоящего над Кадисом ангела-губителя. Тот держал в одной руке огненный меч, а в другой трубу, и отец Гаудиос поначалу решил, будто наступил день Великого Суда. Быстро сотворив покаянную молитву, он приготовился вручить свою душу Создателю, но вдруг понял, что ангел пришел судить не весь мир, а только Кадис.
– Да, да, – повторял падре Бартоломео, рассказывая эту историю, – пятьдесят лет назад Кадис являл собой вертеп безнравственности и рассадник суеверия. Моряки, перекатная голь и шваль, устремлялись в наш город со всех христианских королевств Иберийского полуострова. Чтобы описать бесчинства, творившиеся на припортовых улицах, просто не хватит слов. Таверны превратились в притоны, бодеги переполнились скверной, приличная женщина не могла без опаски выйти из дому, на каждом шагу ее поджидали насмешки и непристойные предложения. И переполнилась чаша терпения, словно на древний Содом или Ниневию послал Господь ангела перевернуть Кадис!
