В обозе было с десяток телег со скарбом, орудиями и имуществом, и необходимыми продуктами. К телегам были привязаны коровы, собаки, а в одной из телег под грудой полушубков облизывала котят черная кошка.

Темнело поздно, а быстро. Зной не спадал до появления Луны. За день добрались до места. Красота кругом сумасшедшая.

На берегу реки Уршак дубовая роща. Вдоль берега тянулись заливные луга. На краю рощи их земли. Отмерит землю завтра землемер, который приехал вместе с ними. Когда-то здесь уже пытались поселиться несколько семей. Но сюда повадились волки, и люди, не справившись со стаей, перебрались в более обжитые места.

Срубы недостроенных домов торчали на краю рощи. Рядом бугры землянок. Они – спасены! Теперь они успеют до зимы. До зимы оставалось три месяца, а зима здесь холодная и обрушивается внезапно, как тьма в Сионе.

Дорофей до морозов успел отстроить жилье. Он почти не спал после 31 августа, когда родился Яков. Но успел въехать до первого снега в дом, в котором запах сосны мешался с запахом олив и запахом моря. Дорофей был избран старостой. Деревня зажила. Не только на краю дубовой рощи, но и на картах и в официальных документах.

Волков прогнали. Дорофей поймал трех самцов, оскопил одного, выпустил, через день второго, затем третьего. Это была и месть за отца. Стая ушла в ужасе. Дорофей получил прозвище – Волкодав. Иначе его уже не звали. Волки вновь здесь появятся только во время Второй мировой войны.

Жизнь устраивалась.

Дорофей всегда тосковал по отцу и маме. Он всегда тосковал по Торе и, качающимся в синагоге, бормочущим молитву, иудеям.

Дорофея утешала любовь к Богу, которая неизменна, любовь к Елене, любовь к детям, любовь к новой земле, к снегу, к просторам и мужеству.

Пластика снега сделалась новой явью Дорофея.

Дорофей был пионером. Он первый из рода преодолел нечеловеческое тяготение Ветхого Завета. И стал человеком Нового Завета, хотя и не крестился. Он первый из рода взял жену не очень еврейку. Он первый основал деревню. Он первый опирался только на себя. Никого из родственников не было рядом. Он придал роду новое качество развития. Он вдохнул в род новое дыхание.

В этом был его дар. Дар пионерства. И его боль. Дар боли.

Ефрем никогда больше не видел после расставания Дорофея. Ефрем и Мария погибли. На них напали волки зимой. Узнав об этом, Дорофей поседел в одно мгновение, затем всю ночь вновь сидел над последним, миротворческим письмом отца, пророческие слова которого он разглядел только после гибели отца – «Я умру без тебя.».

Дорофей никогда никому не кланялся, ничего ни у кого не просил. Ни перед кем не опускал глаз. Его дети были записаны детьми Дорофея. Так родилась новая фамилия, вместо прежней родовой. А изначальная фамилия Дорофея, фамилия рода Ефрема не сохранилась, забыта.

Дорофей прожил восемьдесят лет. Умер Дорофей осенью 1917 года, 30 октября по старому стилю (юлианскому), в первый день большевистского переворота.

Дорофей вышел во двор. Лег на снег в одной рубахе и штанах домотканых. Почти слился со снегом. Стал почти снегом. В смерти овладел чаемым секретом любимой им ночной пластики снега. И стал его продолжением, слившись до конца.

Снег, как и песок когда-то, с тех пор – тихая надежда рода. Чистая надежда рода. Христианской ветви рода, основанной Дорофеем.

Легендой в роду сохранились пророческие, предсмертные слова Дорофея: «Господи! Призови нас! Прости нам нашу сомнительную смерть и будущее забвение твое! Не оставляй нас в прошлом! Сохрани нас в настоящем! Не забудь нас в будущем!». А еще оставленная им рукопись, с громоздким названием – «Лоза. Мария, мать Иисуса. Рукопись, написанная Дорофеем сыном Ефрема», с посвящением на первой странице – «отцу и маме». Дорофей, конечно, стал почти русским крестьянином, но склонность и навык, потребность к написанному, запечатленному, слову, остались неизбывными, как и чувство вины. Но в этом-то и сила Дорофея, что чувство вины ему несло надежду, не угнетение. Наверное, это и называется, сильный человек.

Последние слова Волкодава, перед кончиной, жене: «Будь верной мне до конца. Выебу в хвост и гриву, если что не так, когда встретимся после смерти. Жди. Терпи. Это не конец. Все еще вперед».

И я верю, что это так и было.

Яков/Иаков, сын Дорофея, – крещен на девятый день от рождения, в храме, то есть без матери, которой до сорокового дня вход запрещен в святое место. Яков по русскому закону родства по отцу – еврей, но крещеный, но уже не новокрест, в отличие от отца Дорофея. Его русская жена Софья была дочерью орловского помещика. Одно время университетской подругой Александра Ульянова, цареубийцы и старшего брата будущего Владимир Ульянова (Ленина), с которым Софья рассталась еще до его ареста и казни, разочаровавшись в дикой и грязной безнравственности и гордыне революционных террористов.

Софья ушла из дома менять самодержавие. Но не убивать царя! Софья плюнула старшему Ульянову в лицо. Буквально. Слава Богу! Нашелся хотя бы один человек, который плюнул ульяновскому отродью в лицо. И этот человек – моя прапрапрапрабабка Софья.

Откуда, вообще, эта тотальная неприязнь, отторжение и недоверие, к монархии и власти, охватившие просвещенную часть российского общества в конце 19, начале 20 веков? Откуда эта щемящая душу нечеловеческая ненависть к монарху, собственно, народу, идея которого, принцип реализации, выражен посредством монархии.

Отец Ульянова был генерал-губернатором, но женившись на еврейке Марии Бланк, лишился генерал-губернаторства и получил попечительство. Мать братьев Ульяновых Мария Бланк, была фрейлиной при царице, возможно, у нее был любовный роман с великим князем, к которому она ходила просить о помиловании сына. А ведь потом еще выйдет на сцену Владимир, в итоге отомстивший за старшего брата, расстрелом царской семьи, разрушение России не входило в его планы, это было следствием его борьбы и мести семье Романовых. По одной версий младшего брата в свое время отчислят со второго курса университета за изнасилование какой-то барышни, а не за протесты, согласно официальной советской биографии. Преступная психология у братьев Ульяновых в крови, впрыснута в состав крови.

Софья уехала на Урал, по найму, в школу учить детей. В дорофеевскую деревню она попала случайно, ездила по деревням собирать учеников. Она влюбилась в Якова первая. О чем сама и сказала Якову, не дожидаясь, пока он обратит на нее внимание, потому как петербургские уроки женского равноправия не были напрасными.

Якову к тому времени было двадцать три года. Он был высок, костист, носат, с огненными глазами и смольно черен. Софья была пухленькой барышней, с бездонными небесными глазами, потрясающей улыбкой, и, как бы сейчас сказали, сексуальным голосом. У Софьи была маленькая, изящная головка, рыжие волосы и брови дугой. Крепкие руки и цепкие пальцы. И глаза. Тигровые глаза. Пламенеющий взгляд. Это не глаза, а куски пламени. Горящая свеча. В этих глазах всегда был огонь. И огонь этот не адов. В глазах судьбы.

Воли и характера Софье было не занимать, о чем говорил ее раздвоенный крепкий подбородок. Дорофея это и привлекло в невестке. Он, правда, поставил ей единственное условие – ходить в церковь, быть набожной, и воспитать детей с Богом в сердце. Ей, несостоявшейся бомбистке! Согласилась. Влюбилась в Якова.

Яков, как и Ефрем, стал мастером, в совершенстве освоил свое ремесло, но его материалом было дерево, а главным инструментом топор. В этом был его дар, проявленный очень рано, уже лет в пятнадцать он был известным в округе плотником. Совсем как Иисус, говаривала ему мать.

В отличие от Дорофея, который любил руководить и организовывать, Яков предпочитал индивидуальный труд. Он любил строить. Впрочем, своей строительной артелью, которую он организовал в неполные двадцать лет, он заправлял без особого напряжения. Яков построил несметное количество домов и мельниц в округе. К нему приезжали заказчики со всей губернии. Обращались уважительно – «Яков Дорофеич»!