После войны, когда началось восстановление народного хозяйства, дошла очередь и до непонятных многотонных деталей и полуразбитых узлов. И для того чтобы восстановить этот станок, было создано Специальное конструкторское бюро.

Станок восстановили. Кстати, потом на этом станке обрабатывалась установка для пуска космических кораблей, которая дала старт Гагарину. Станок сначала поработал на Николаевской судоверфи, потом его перевезли в Сызрань, где он до сих пор в строю. А конструкторское бюро переехало в Ульяновск и работает с тех пор над созданием станков для тяжёлого машиностроения. Сюда переводились кадры из многих городов, и по тяжёлым уникальным станкам мы были одним из самых мощных конструкторских бюро в Минстанкопроме. Мы обслуживали примерно 20 самых крупных заводов СССР.

– Интересная история, я бы сказал, судьба конструкторского бюро. Вы возглавили его в 1986 году, а когда сами пришли сюда работать?

– В 1964 году. Это у меня было второе место работы. Но до него тоже работал конструктором. Я окончил с отличием Тульский механический институт и по распределению попал на Ейский завод в Краснодарском крае. И там три года проработал конструктором. Стал даже ведущим конструктором проекта и получил золотую медаль ВДНХ за создание опытных образцов гидрокопировальных станков.

– А почему перебрались в Ульяновск, если всё так удачно складывалось?

– Здесь начальником СКБ был мой брат.

– Вот как! Родной брат?

– Да. Он старше меня на 11 лет.

– У вас так на роду написано?

– Не знаю. По крайней мере, родители никакого отношения к конструкторскому бюро не имели. Они работали на авиационном заводе. Мы тогда жили в Воронеже. Потом отца призвали на фронт, а мы в 1942 году эвакуировались под Москву в Серпухов, к родителям моей мамы. Мама работала бухгалтером, а отец в 1943 году погиб на фронте. Брат сразу после войны поступил в станкостроительный техникум и меня увлек этим делом. Учился он в Москве, и когда приезжал домой, то всегда рассказывал о станках, давал мне читать специальную литературу. Я другого ничего не знал и пошёл по этому пути.

– Понятно, Борис Васильевич. Видите, как вышло: война разбомбила и вашу семью, и тот станок, что везли по железной дороге… Ваш брат сколько лет возглавлял конструкторское бюро?

– Он был директором с 1955-го по 1968 год. Меня в 1965 году командировали на Кубу на два года. Для оказания, скажем так, технической помощи. Но пробыл я там четыре года, и, когда вернулся, брата в СКБ уже не было. Его назначили главным инженером Ульяновского завода тяжёлых уникальных станков. Потом перевели в Минск, где он до сих пор работает.

– А вы где-то ещё были за границей, кроме Кубы?

– Спросите лучше, где я не был. На всех континентах был, выезжал в общей сложности больше 50 раз. Посетил практически все страны Европы, США, Канаду, Индию, Японию, Китай, Австралию, Египет… Долго перечислять. В то время была монополия внешней торговли. Государство закупало оборудование через «Станкоимпорт», но они были торгаши, а у меня как у конструктора станок был в голове со всеми деталями, узлами, комплектующими и прочим. Поэтому меня и приглашали.

– Понятно. Значит, конструкторское бюро вы возглавили в 1986 году, спустя 18 лет после брата, так?

– Так.

– Что это было за время?

– Мы, по существу, уже в 1989 году заложили у себя на предприятии основы для приватизации. Потому что перешли на аренду с правом выкупа имущества. По тому времени и по тем меркам мы жили очень хорошо. У нас был тогда штат около 700 человек. Однако в ходе перестройки было допущено много ошибок, которые, с моей точки зрения, погубили Советский Союз. Например, в результате антиалкогольной кампании огромный источник доходов, на который существовала монополия государства, добровольно отдали в руки мафии. Мафия наживалась, а государство теряло огромные деньги.

Потом отпустили заработную плату. В результате этого образовались пустые полки в магазинах, потому что денежная масса не была обеспечена товаром. Это тоже была фатальная ошибка.

– Хорошо, Борис Васильевич. Как на вашем конструкторском бюро отразились перестройка и развал страны?

– С 1991 года нам прекратили выделять средства, хотя прежде выделялось до 25 % бюджетных денег. Оборонка тоже больше не подкидывала заказов. У них свои заводы простаивали. А прежде примерно до 60 % заказов было связано с оборонкой. Для нас наступили тяжёлые времена. В 1993 году мы вместе с директором завода тяжёлых и уникальных станков попали на прием к Гайдару. Он выслушал нас, кивая головой, соглашался, что без тяжелого машиностроения Россия не может быть великой державой, но, когда дело дошло до денег, отказал.

После этого я прекратил всякие хождения, так как понял, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Но это легко сказать. Работали мы чаще всего по бартеру. Например, изготавливали для УАЗа станки. Они расплачивались автомобилями. Мы их на Украину отправляли. Меняли на сахар. Сахар поставляли на наш пивзавод. Они нам взамен пиво по низкой цене. За этим пивом очереди выстраивались прямо у проходной нашего завода, брали ящиками. Потом жильцы близлежащих домов начали жаловаться, что подъезды превратили в туалеты. Вот как было.

Так мы зарабатывали деньги. Но еще загвоздка была в том, что с этими деньгами делать, как их сохранить. У нас была никуда не годная банковская система, я пережил на своем веку крах нескольких банков, и каждый оставил зарубку на моем сердце.

Развивались мы наперекор и вопреки реформам.

– А куда, помимо УАЗа, поставляли станки?

– Мы начали производить оборудование для строительной индустрии, это станки для обработки мрамора и гранита. Строительная индустрия переживала бум. Появились как раз «новые русские». Потом начали заниматься ремонтом техники, которая раньше закупалась по импорту и теперь нуждалась в ремонте. Значительная доля заказов приходилась и приходится на производство колесотокарных станков с ЧПУ и специальных станков для железных дорог, для ремонта подвижного состава.

Изготавливали трубные токарные станки, в том числе с ЧПУ для обработки труб различного диаметра. Проводили и проводим модернизацию, капремонт тяжелого и особо сложного различного станочного оборудования, шефмонтажные и пусконаладочные работы. По всем этим направлениям мы сейчас и продолжаем работать.

– И когда наступил перелом?

– С 1995 года мы пошли в гору и с тех пор практически ежегодно удваиваем объемы производства.

– Почему, как вы считаете, успех пришел к вам, к вашему конструкторскому бюро?

– Дело в том, что если мы строим рынок, то идеология тоже должна быть рыночной. Я, когда был в заграничных командировках, многому учился у них. Я ничего нового не придумал. Развивается в основном сборочное производство. Мы готовим чертежи, изготавливаем опытные образцы, потом раздаём заказы на заводы. Там для нас делают какие-то детали и узлы. Потом мы всё это дело собираем и продаем станки.

Почему такая практика? Потому что для рынка характерны скачки, то есть подъёмы и спады производства. Наступит спад производства, я прекращаю размещать заказы на стороне и обеспечиваю работой своих рабочих, их должно быть оптимальное число.

Кроме этого, мы делаем высокоинтеллектуальную продукцию, которая требует вложения мозгов. Там, где простая продукция, где любая мастерская может выполнить заказ, там и конкуренция плотная, а у нас конкурентов раз-два и обчёлся. К тому же мы быстро выполняем заказ, обеспечиваем качество и приемлемую цену. Так и слагается успех. Но я, например, не представляю, как бы я мог руководить таким производством, если бы не имел опыта главного конструктора.