– Нет, не так! – поправляю я, сам себя – До людей, вниз по речке – сорок пять километров, по прямой. А на север, юг и запад – вообще неизвестно… Сколько, я, здесь? Первый день – дошёл из Макарова до Тихони. Второй день – дошёл до посёлка. Сегодня – третий день… Домой, клоповки нарвать надо. Ещё – сходить нужно по речке вверх, на Сирабуку, до Девяносто седьмого. Потом – на Флору ещё, заглянуть… Я – у себя дома.

В этом году – мы шагаем в наш посёлок вдвоём, с моим младшим братом. На ручье Тихоня стоит дощатый балок. Это наша ночёвка, половина пути. Утро нас встречает росистое и солнечное. Уже июль и ручей забит нерестящейся горбушей. Дети леса, мы выдёргиваем из ручья самку горбуши и прямо на галечной косе ручья, на зелёном лопухе белокопытника засаливаем икру. Пять минут! Мы «заправляемся» икрой с хлебом и уже через пару минут шагаем по дороге, под рюкзаками, дальше.

– Саш! – хмыкает Игорь, – Нам и костёр не нужен! Чтобы поесть…

Посёлок Соболиное, чуть севернее средней части Сахалина. Мне – уже восемнадцать. Мы работаем на отводах леса. Всё лето, под руководством лесника Петровича, мы с Юрой, двое практикантов лесного техникума, с ватагой местных мальчишек-девятиклассников, живём в большой избе, стоящей на террасе в месте впадения речушки Приторной в речку «Нерпичья», в пяти километрах дальше табора лесорубов. Это – конец лесовозной трассы. Тупик. Дальше нас – вообще никого нет. Дичь и глушь. Зелёное море тайги…

Каждый вечер, большим кругом подростков, мы сидим на поляне у своей избы, вокруг костра. Темнота вокруг и лес. В непроглядной черноте, в двух метрах под нами, то и дело вспыхивает водой, наша Приторная.

– Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп! Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп!..

Каждый раз, я только скашиваю, на эти звуки, глаза. Я знаю – это горбуша. Там, в речушке, в кромешной темноте, дерутся горбыли, гоняются друг за другом по мелководью. Нам, детям леса, привычны эти ночные звуки. Сейчас, горбушей забит и наш ручей и сама Нерпичья.

– Шлёп-шлёп-шлёп! Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп!..

– Хм! – про себя, хмыкаю я, – А так – будто стая медведей носится по речке! Не отличить…

Лето проходит. Отросли до плеч, мои волосы. Загорел – до бронзовости, как индеец. Петрович привёз на грузовике женщину, из бухгалтерии лесхоза. У нас – проверка.

– Петрович! Маугли! Там! По речке пробежал! – я слышу позади изумлённый голос этой кореяночки.

Это не Маугли, это – я. Промчался босиком по галечной косе Нерпичьей, в одних обтрёпанных снизу брюках, гонясь за проскочившей вниз по речке, рыбой… Всё свободное от лесной работы время, я пропадаю на речке. Я ловлю огромных гольцов. На примитивнейшую удочку! Удилище из срезанного здесь же ивового прута. Одинарный крючок, с икринкой! Нужно суметь высмотреть осторожную рыбину в шлейфе стоящей по всей ширине речки, горбуши. Нужно подкрасться, буквально раздвигая горбушиные тела ногами и тихо-тихо забросив удочку в воду, изощриться подвести крючок с икринкой прямо к гольцовому носу… Поймать такого гольца – это настоящее искусство!

– Больше кетины! – очередной раз удивляюсь я, сам себе, – Таких здоровенных гольцов – никто из местных соболинцев в глаза никогда не видел!..

Курилы. Остров Симушир. Самая середина цепи Курильских островов. Студенческая экспедиция «Магнолия». Мой первый полевой сезон. Геоморфолог Грабков и мы, два студента второго курса института – почвовед Капустьян и я, ботаник. Мне – двадцать два. Мы «тянем» геоботанический профиль через вершину вулкана «пик Прево».

Дикий, запредельный туризм! Помимо всего, в моём неподъёмном рюкзаке – гербарная рамка. Этот, полуметровый по толщине, «кирпич» газетной бумаги занимает половину объёма моего рюкзака…

И восемнадцать килограммовых мешочков почвенных образцов! Знаете, такие стандартные матёрчатые мешочки, для геологических проб?.. Подниматься по склону с таким весом – ещё куда ни шло, а спускаться – вообще проблема. При шаге вниз, одна нога никак не может выдержать эту тяжесть! Шаг! Ещё шаг!.. Мы трудно спускаемся по каменистому ручью, к морю. Я с завистью посматриваю на Капустьяна – у него штыковая лопата, которой он копает свои почвенные шурфы. На каждый шаг вниз – он сначала упирается своей лопатой в ступеньку камней, что ниже. Лопата, ему – как верный костыль! А мне – хоть зубами скрипи…

Вечер. Темнота. Своей тройкой, мы устало сидим вокруг нещадно дымящего костерка. Почти касаясь языков пламени, на двух, перекрёстно вбитых в бамбуковый склон кольях, сушится моя, туго набитая «травой», гербарная рамка. Моя большая проблема – среди этой вечной влажности подсушить, сохранить от плесени драгоценный гербарий…

Последние полдня мы валили вниз по высоченному кедровому стланику, к морю.

– Алексей! С утра нужно будет сделать один шурфик, – раздумывает Грабков, неотрывно глядя в огонь, – Там, где Саша нас поджидал, в кедровом стланике. Помнишь?

– Ну… – односложно отзывается Капустьян.

– Ааа… – киваю я, переворачивая гербарную рамку другой стороной, к жару костра, – У куста тиса…

– Какого тиса?! – изумляется Владимир Константинович.

– Ну… – поднимаю я, на него, глаза, – Там, среди кедрового стланика, мне попался куст тиса. Широкий такой! Выше человека, высотой. Из-за него, я там и тормознулся.

– Саша! – смотрит на меня, Грабков, – На Симушире нет тиса!

– Ну, что я, совсем дурак?! – недоумённо смотрю я, на командира, – Тиса не знаю?!

– Я ознакомился с материалами всех предыдущих экспедиций! – артачится начальник, – Нужно было определить границу геоботанического подрайона… Я специально, по ареалу тиса, смотрел! Он заканчивается далеко южнее, ещё на Урупе! Может, ты уставшим глазом… спутал?

– Я?! – захлёбываюсь я, – Тис спутал?!

– Всё, Саша! Всё… – отыгрывает назад, Грабков, – Ну… Тогда, это – ботаническое открытие!

Капустьян расплывается в улыбке: «Ха! Мы тис нашли!».

– Ураааа! – уже голосит он, – Магнолия, на Симушире, тис нашла!

– Ладно. Решено, – распоряжается Грабков, – С утра – сразу на склон, к тису! Нужно его зафиксировать!

Отбой. Я лежу в нашей тесной палатке, в своём спальнике.

– Тис, – крутится в голове опасливая мысль, – Мог я, его, спутать? Откуда я знал, что официально – его, на Симушире, вообще нет?!. Ну что я, совсем дурак?!

Завершился очередной рабочий день. Сегодня он был – шикарный, солнечный. Закатное солнце золотит травяный пятачок на берегу моря. На этой терраске стоит наша брезентовая палатка. Догорает рабочий костерок. Ветра нет. На море полный штиль. Измотанный за день, я, на пять минут, забываюсь в палатке.

– Бе-е-е-е-е! Бе-е-е-е-е! непрерывно несётся с моря.

– Каланы… ворочается в голове сонная мысль, Словно, в стаде овец…

До моего уха, через брезент, от костра доносится голос Владимира Константиновича: «Алексей! Где ты, такого, нашёл?!».

На картошке! устало отзывается Капустьян, Вы же знаете – прошлой осенью, после Филлиса, загнали наш институт в Тымовское! Вечером как-то, на нашей базе, я смотрю – мой напарник по погрузке мешков веточки в газеты укладывает! Я его спрашиваю: «Зачем?». Он говорит: «Себе, в гербарий! У нас, на юге Сахалина, у ив – совсем другие листья!». Вы видели в нашем институте, второго такого студента?! Для меня, лес – это ёлка и берёза! Остальное трава.

– Поэтому, ты – почвовед! – рассуждает в ответ Грабков, – А он – ботаник.

Грабков с Капустьяном – напарники. За их плечами супертяжёлый полевой сезон на севере Кунашира. Тяжёлое, оно сплачивает навсегда. Они больше, чем друзья, они – свои люди…

С момента создания заповедника «Курильский» прошёл только год. Здесь все – новые и всё ново. Но, для меня, растительность Кунашира – обычное дело. За моими плечами целых три полевых сезона работ экспедиции Магнолия, один на Симушире и два – на Кунашире.

Территорию нового заповедника нужно обустраивать. И на Кунашир прибыли сотрудники Амурской лесоустроительной партии. Приказом директора заповедника, я придаюсь лесоустроителям, в качестве консультанта по местным деревьям и кустарникам.