Но у Лоры не было даже своей норы. Каждое утро она поднималась на последний, тринадцатый этаж стеклянного муравейника и оказывалась в самом центре опенспейса. Лора как будто работала швейцаром на полставки, ведь каждый гость на этаже первым делом проходил мимо ее стола. Благо не нужно было снимать с гостя пальто, отдающее прокуренным воздухом, или одаривать чередой вопросов-условностей о погоде или состоянии дел.

Тот самый тринадцатый этаж будто оказался потолком жизни Лоры. Она вполне удачно спродюсировала свою биографию до прихода сюда, в рекламное агентство. Правда, где-то там, за медалями, дипломами и восторженными отзывами с практики, осталась маленькая девочка, которая только готовилась сделать свой, не логичный, а свой шаг. Времени на перемотку назад не было – стратегия работала. Лора вполне успешно возглавляла отдел стратегического планирования, состоящий из нее одной. Сама себе начальник, сама себе раб.

Она никогда не брала с собой американскую улыбку. Радость проскальзывала только в зеленых глазах, которые начинали по-особенному блестеть в те самые секунды. Может быть, поэтому соседи по лифту с ней никогда не здоровались или махали рукой, как японские однолапые коты, поселившиеся в машинах их суеверных владельцев.

Подкрался последний рабочий день. Пока машины мылись в пробках под декабрьским дождем, Лора, выйдя из метро, присоединилась к параду зонтов, шагающих в сторону бизнес-центра. Золотисто-русые волосы накрывал защищающий от ветра шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи. Из-под длинного кашемирового пальто выглядывали черные ботильоны, уже вкусившие сегодняшнюю непогоду.

На небольшом открытом катке рядом с бизнесцентром висело красноречивое «закрыто», а из проплывающего рядом такси доносилась ABBA, настойчиво требующая новогоднего настроения.

Сегодня Лора вела статистику – примерно каждый пятый в зависимости от набранной скорости сбивал ее зонт, лежащий на беззащитной тумбочке рядом с рабочим столом. Другого, более безопасного, места решительно не находилось. Чуть больше половины стола занимал гигантский монитор, на котором время от времени появлялись идиотские философские изречения в духе Клима Геннадьевича. Рядом – несколько идеально ровных скрепленных стопок безымянных бумаг, готовящихся отправиться в шредер. Под рукой – ваза, которая досталась в прошлом году от тайного Санты. Японская, прикладная в прямом смысле – ее можно было приложить к губам и поорать, когда совсем тяжко. Правда, почти весь год в ней стоял одинокий цветок, который своим небольшим усилием оживлял во всех смыслах душный опенспейс.

Где-то на задворках, за чащей скрепок и листов, прятались две фотографии в невинных детских пупырчатых рамках. Мама и ее пудель Валентин, отдельно. Причем Валентин всегда стоял на переднем плане. Ведь мама и так была в авангарде Лориной жизни, хоть и жила на окраине Москвы.

Чтобы не стать заложницей рутины, у Лоры было два важных ритуала. Во-первых, она постоянно чередовала одежду в своем рабочем гардеробе. Если фантазия брала тайм-аут, то Лора цепляла на грудь значок или другую безделушку, купленную в переходе у работы. Во-вторых, раз в месяц она меняла обои на телефоне. Портрет Одри Хепберн, безжизненный северный пейзаж, пожилая пара, прогуливающаяся по парку, баобаб посреди пустыни – так и пролетал год. В этот раз Лора решила все сделать заранее – и вот на ее телефоне уже красовался вид из иллюминатора. Может быть, тот самый, который предстанет перед ней уже меньше чем через сутки. Осталось только взять билет.

На плечо Лоры вдруг приземлились вечно интересующиеся пальцы с сочным малиновым маникюром. Это была Зинка, рыжеволосая коллега из винно-коньячного цеха, подпольно работающего под Зинкиным столом. В миру же она слыла дизайнером. Зина обладала замечательным умением быть серой мышью в те моменты, когда вокруг нее все становились белыми воронами.

Лорик, айда отмечать сегодня после работы. Креативщики отметили, аккаунты и трафики тоже, а мы чем хуже? Смотри, какой кьянти приберегла.

Под столом блеснуло нечто соблазнительное.

С того момента, как Клим Геннадьевич первый раз громко приземлился в директорское кресло, сотрудники агентства забыли о новогодних корпоративах. Отмечали отделами, когда хотели, а деньги, которые могли быть потрачены на лучшие мгновения в этой жизни, по мнению Зинки, отправлялись в разные приюты, чаще всего собачьи. По офису ходили слухи, что Клим Геннадьевич однажды то ли задавил собаку на своем «шевроле», то ли утопил щенка в далеком детстве. Словом, замаливание чьих-то грехов лишало общего праздника двадцати двух человек.

Лора же так не считала, а как раз поддерживала начальника в этом ежегодном начинании, и, видимо, только в нем одном. Она представляла, как облезлому сенбернару-пенсионеру подносят миску роскошного корма, словно государственную награду за несколько лет, а в пересчете на человеческие – десятилетий верной сторожевой службы в приюте. Как маленькой таксе вручают огромную кость, сопоставимую по длине с самой таксой. Как обыкновенной дворняжке дарят резиновую игрушку, машину времени, благодаря которой можно перенестись в безболезненное детство.

Новый год Лора тоже перестала отмечать, тем более на работе. Но сегодня было какое-то иное, праздничное настроение. Поэтому, сама не ожидая от себя, она резко сказала Зинке «да», а та от радости взвизгнула на весь опенспейс, как будто дело происходило в загсе.

Иногда хотелось как следует хлопнуть дверью. Выбор был невелик – либо кабинет Клима Геннадьевича, либо переговорная. Обе двери стеклянные, бесшумные, как будто парящие в невесомости. Приходилось искать более аккуратный способ заявить о своем недовольстве. И мысль о вечернем бокале вина пришлась как нельзя кстати.

День превратился в один сплошной обеденный перерыв. Все только и делали, что поглядывали на часы и спешно скупали товары с онлайн-витрин. В этом новогоднем утреннике для повзрослевших детей не хватало только главной звезды – Деда Мороза. Клим Геннадьевич с самого утра не подавал признаков жизни и даже не прислал ни одной мотивирующей цитаты в телеграм-чаты.

К пяти вечера на работе остались только Лора, Зинка и запах алкоголя, экспрессом промчавшийся через весь опенспейс. Тут и раздалось легендарное Зинкино «ща». С воодушевлением она достала неизвестный охране ключ и пропала на несколько минут в темных коридорах агентства.

В этот же момент распахнулась дверь, ведущая к лифтам, и в коридор влетел взъерошенный, вспотевший Клим Геннадьевич. На его бороде еще были видны остатки снега. Рубашка почти выпрыгнула из брюк. Подтяжки ходили ходуном и жили самостоятельной жизнью.

Лариса, как хорошо, что вы здесь! Классный значок, люблю Маяковского. Я волком бы выгрыз капитализм… Так, по делу. Мне подрядчик пять минут назад прислал какие-то левые документы, посмотрите?

Но это не моя…

Лора, не успев закончить, нагнулась, чтобы поднять зонт, который тоже не выдержал напора Клима Геннадьевича. Вдалеке показалась Зинка с двумя переливающимися бокалами, и тут же по резкому жесту Лоры поняла – поражение. Или временное перемирие.

Уже стемнело, и только настольные лампы, подмигивая друг другу, освещали маленький закуток пространства, где бесшумно чокались Лора и Зинка и клялись бдить, в случае накрытия их нелегального притона.

Хорошо, что мы в этом году без черной метки, да, Лорик? Клим Геннадьевич, видимо, сам себе ее торжественно вручил.

Лора медленно пьянела и только отмахивалась от Зинки, которая будто так и хотела накликать беду. Она как будто забыла о ежегодном наказании, проявляющем странные наклонности Клима Геннадьевича. Он называл все это проделками судьбы и полностью снимал с себя вину. Якобы в одной сингапурской компании Клим Геннадьевич подсмотрел ноу-хау – оставлять «счастливчика» на рабочем месте в новогоднюю ночь и делать так каждый год, чтобы остальные не прохлаждались. То ли Лора подписала сделку с Мефистофелем, то ли наговаривала на игральную кость, которая вершила судьбы, но черная метка не попадалась ей ни разу. А вот Зинке повезло меньше – последние два года обращение президента она смотрела с рабочего компьютера. Относилась Зинка к черной метке философски – много лет была в бездетном разводе, да и кьянти под столом стояло не зря весь год.