Шестьдесят один человек — да, это немало.

Кураноскэ чувствовал, как сердце озаряется счастливой улыбкой — словно в безветренный день послышалось поблизости журчанье прозрачного ручья. Однако впереди долгий путь. Сейчас не приходится сомневаться в искренности всех этих людей, но кто знает, удастся ли сохранить эту гордую уверенность до конца — ведь до цели так далеко…

Как можно вообще быть уверенным в завтрашнем дне? Кураноскэ хорошо знал, сколь силен противостоящий им враг — время. Не этот ли страшный враг может незаметно вонзить клыки в сердце самого твердокаменного бойца и понемногу, исподволь разъедать его волю, как зной и ветер постепенно крошат и обрушивают скалы? Сколько же из шестидесяти сидящих здесь сейчас самураев смогут выстоять в схватке со временем и сохранить до конца свою решимость? Им предстоит смирить душевные порывы, подменив их холодным расчетом и волей, борясь с унижениями и оскорблениями, которые время будет многократно преумножать… Поистине нелегкая борьба!

В расчеты Кураноскэ входила эта схватка со временем, когда придется обратить меч на сам поток времени, стремительно влачащий человеческую жизнь. Время течет, и все меняется. Это можно понять уже по тому, как день ото дня меняются нравы обыкновенных самураев. Самураю, достойному звания самурая, жить становится все труднее. Некогда расцветавший пышным цветом, истинный кодекс рыцарской чести Бусидо ныне изгнан из столицы в деревенское захолустье, а вместо него воцарился формальный кодекс самурайских добродетелей, приукрашенный пустыми предписаниями этикета. В самой сердцевине там нет ничего, кроме проформы. Поистине благоденствующий ныне временщик Янагисава являет собой ярчайший образец нового Бусидо. Быть может, вся эпоха Гэнроку — прелестный эфемерный цветок, порожденный временем? Нельзя было сказать, что Кураноскэ ничего не было ведомо о нравах его эпохи. Скорее он склонен был признать неотвратимость перемен. И сейчас в своих расчетах он беспокоился прежде всего из-за того разрыва во времени, который существовал между его поколением и теми молодыми, кого представлял его сын Тикара. Само собой, Кураноскэ ожидал увидеть в юном Тикаре приметы нового времени.

Вопреки ожиданиям, Тикара эти опасения развеял. Теперь Кураноскэ обрел достаточную уверенность в себе, чтобы вплотную заняться осуществлением своего замысла. Нужно было преодолеть мощь времени. А это означало — найти силы, чтобы воздвигнуть несокрушимое святилище посреди могучего потока времени, увлекающего все живое. Сейчас он как последний хранитель погибающей в потоке времени веры намеревался заложить посреди хлябей прочную основу, воздвигнуть столп и увековечить свое дело в памяти потомков, насколько то будет в силах человеческих.

Бурный поток, должно быть, нахлынет всей мощью, пытаясь смыть и утопить в волнах этих шестьдесят «мастеров». Смогут ли они завершить свою нелегкую работу? Этого Кураноскэ знать было не дано. Неведомо было ему и то, как посмотрят потомки на воздвигнутое ими диковинное святилище, что красуется посреди реки времен. Спросить было не у кого. Отважный старшина артели пока что просто собирался принять на себя и своих подручных эту работу. Быть может, то будет всего лишь их собственное надгробье, а быть может, и гробница, что увековечит память истинного Бусидо — Кодекса чести самурая, что уже недалек от гибели. Вместе с Кураноскэ шестьдесят «мастеров» собирались взяться за это трудное дело — и он решил, что пришло время поведать свой замысел.

Спрятав бумагу с текстом клятвы, Кураноскэ обвел взглядом зал, словно намереваясь что-то сказать, и все шестьдесят самураев посмотрели на своего предводителя.

— Что ж, господа, теперь я знаю — здесь собрались верные сердца. Хочу с вами еще кое-что обсудить… — Он снова обвел зал пристальным взором, испытующе вглядываясь в лица. Глаза его полыхали зловещим огнем.

— Речь идет о враге нашего покойного господина Кодзукэноскэ Кире.

При этом имени зал пришел в движение, а Кураноскэ продолжал, словно окутывая всех присутствующих голосом, исполненным глубинной силы:

— В том, что произошло с господином, вина Кодзукэноскэ Киры. То, что сегодня происходит с домом Асано и всеми нами, тоже дело рук Киры. Словами не передать, какое бесчестье тяготеет над нашим господином даже в загробной его обители. Поистине Кира наш злейший враг, и нет ему прощенья. Мы с вами только что поклялись, что готовы принять смерть вослед за господином. Однако чем умирать втуне, не лучше ли добыть голову заклятого врага нашего господина, Кодзукэноскэ Киры, утолив тем самым гневную скорбь князя, чей неотмщенный дух стенает в мире ином, и лишь потом принять смерть? В такой кончине видится мне воплощение благородного пути самурая. А вы как полагаете, милостивые государи? Высказывайтесь, прошу вас.

Самураи, выслушавшие речь Кураноскэ в гробовом молчании, разом всколыхнулись. На лицах, хранивших доселе печать угрюмого спокойствия, проглянула улыбка. Все так или иначе думали о мести, но понимали, что не в силах ничего предпринять поодиночке, и были готовы скорее, следуя кодексу самурайской чести, заодно с товарищами покончить с собой в цитадели. Но если так считает сам командор, и если все сидящие здесь товарищи по оружию решат сплотиться во имя идеи, объединиться в отряд, быть может, цель окажется не столь недостижимой, как казалось? Им хотелось плясать от радости. Они издавали восторженные возгласы, обменивались сияющими взглядами.

Самый старший из собравшихся, Соэмон Хара, взял слово.

— В общем-то я не возражаю. Может, так оно и хорошо было бы, только осуществить нашу месть ох как непросто! Тем более, что нас здесь много, и действовать нужно всем вместе, а если так, вполне может случиться, что кто-нибудь разболтает о нашем заговоре. Оно конечно, сейчас все представляется просто замечательным, но если только просочатся слухи, все наши замыслы обратятся в пыль, и мы сами станем для всех посмешищем. А коли так, может быть, все-таки лучше будет покончить с собой, как уговорились?

Кураноскэ отвечал ясно и четко.

«— Да, действительно, оттого, что в деле будет участвовать так много людей, осуществить месть труднее, но это не означает, что дело безнадежное. И преодолеть эти трудности в наших силах, если на это направить все свои устремления. Противником же здесь будет не только Кодзукэноскэ Кира. Если, паче чаяния, Кира сам умрет, мы будем мстить его детям, — пояснил он».

Некоторые выражали недоумение, почему в таком случае командор не удержал в зале Катаоку и Исогаи, выступивших против преждевременной «смерти вослед».

Кураноскэ рассмеялся и сказал:

— Эти двое всегда могут к нам присоединиться. Однако всем уже известно, что они дали клятву мстить за смерть господина. Мы же должны сохранить наше сегодняшнее решение в глубочайшей тайне, а потому лучше нам действовать отдельно от Катаоки и Исигаки. Тем не менее нам придется как-то объяснять всем остальным, что решили на сегодняшнем сборе, и тут расхождение в версиях надо полностью исключить. Будем утверждать, что порешили в конечном счете на «смерти вослед».

Самураи высоко оценили замысел Кураноскэ и поклялись свято хранить тайну. Так впервые

созрела у ронинов клана Ако решимость мстить.

— Так что все-таки они решили покончить с собой, — сказал, раздвинув сёдзи, ронин, еще стоя на внешней галерее. В комнате двое бородатых вояк попивали сакэ, расположившись по обе стороны от радушной хозяйки, и при этом о чем-то оживленно беседовали. Услышав новость, они только хмыкнули в ответ. Один из собутыльников, прищелкнув языком, бросил:

— Вот дурачье! Да неужто во всем клане, что живет на жалованье в пятьдесят тысяч коку риса, не найдется храбрецов?! Что за незадача!

— Похоже на то. Только между нами, конечно… Как послушаешь здешних людишек, так и понятно становится, что стоящих среди них вовсе нет, — заметил, ухмыльнувшись, вновь прибывший и скрестил руки на груди, погрузившись в невеселое раздумье.