Кураноскэ хорошо понимал, что его мнение, высказанное сейчас, должно оказать решающее воздействие на душевный настрой самураев клана, все еще пребывавших в лихорадочном возбуждении и не определивших план дальнейших действий. Судя по всему, атмосфера уже накалилась до предела и теперь недостает только искры… Все надежды Кураноскэ возлагал на то, что удастся придать всеобщему возбуждению новый импульс и направить его в нужное русло. Взор его был устремлен вдаль, к
чему-то неведомому.
— В силу событий, имевших место в резиденции его высочества сёгуна в Эдо, по всей вероятности, вскоре сюда прибудут эмиссары Ставки, которым надлежит передать замок и земли клана. Как я понял из ваших высказываний, милостивые государи, было предложение защищать замок до последней капли крови и всем как один погибнуть в бою. Хотя с этим мнением, возможно, многие согласны, полагаю, что наш вассальный долг — прежде всего послужить родному краю. Хотя с гибелью нашего господина род его обречен пресечься, остается еще младший брат князя его светлость Даигаку, и, если он возложит на себя это бремя, род Асано не пресечется, гибели славного дома удастся избежать. Поддержать и укрепить его в сем намерении я почитаю нашим первейшим долгом.
Кураноскэ видел, как на лицах сторонников крайних мер в зале появляется угрюмое и враждебное выражение. Не обращая на это внимания, он громко продолжал.
— Поколения наших предков верой и правдой служили дому Асано. Ценою своей смерти мы можем попытаться воззвать к справедливости, добиться продолжения расследования, но шансы на это невелики. Пусть его светлость Даигаку и будет иметь удел с доходом всего в каких-то десять тысяч коку, возможно, он мог бы принять к себе вассалов покойного брата, и мы могли бы обратиться к нему с такой просьбой. Если же в этом прошении нам будет властями отказано, лишь тогда мы исполним свой долг перед покойным господином и сложим головы на стенах замка. По моему разумению, поступить надо так. Что скажете, господа?
— Стало быть, по-вашему, надо затвориться в замке и обратиться с просьбой к его светлости Даигаку, чтобы он принял нас под свое крыло? — довольно резко спросил Куробэй, даже продвинувшись чуть вперед на коленях. — Или, может быть, что-то в этом роде? Не ожидал, ваша милость, что такой человек, как вы, выскажет столь опрометчивое суждение. Если мы, укрепившись в замке, просим передать его светлости Даигаку права и обязанности главы рода, это не просьба о снисхождении. Мы тем самым требуем от властей восстановления справедливости, но дело это небезопасное и чреватое осложнениями. Не исключено, что в таком случае наши действия будут истолкованы как бунт. Тем самым мы рискуем навлечь позор на имя покойного господина, который всегда превыше всего ставил верность долгу и повиновение власти, а это уж никуда не годится. Я полагаю, что в данном случае мы должны прежде открыть ворота замка и уж после того, соблюдая установленный порядок, подать прошение о передаче прав наследования. Другого пути нет. А вы как думаете, господа?
— Я считаю, что его милость Оно совершенно прав. В данном случае примешивать к нашей просьбе сопротивление высочайшей воле сёгуна и сомнения в ее справедливости равносильно тому, чтобы самим обречь прошение на неудачу — тут мы вроде бы хотим доказать свою лояльность, а выходит как раз наоборот. Нет, такой путь до добра не доведет, — рассудительно заметил Ситироэмон Тамамуси.
— Так что же, стало быть, нам остается только покориться? — прерывающимся голосом крикнул кто-то из зала, не в силах сдержать возмущения.
Все собравшиеся задвигались и зашумели, но тут снова взял слово Кураноскэ и негромко сказал:
— Вы, ваша милость Оно, в общем, все сказали правильно, однако… Возьмет ли нас под крыло его светлость Даигаку, пока неизвестно. И что же, ради того чтобы подать о том прошение, мы должны будем без сопротивления оставить замок? Сколько поколений самураев клана Ако взрастил этот замок! Да разве позволит нам память о них сейчас не встать грудью за родной край, не отдать жизнь за него?! Вот это уж воистину навлечет позор не только на покойного господина, но и на все поколения наших славных предков. Не пристало самураям столь низко себя ставить.
— Тем не менее… Если мы просим, чтобы его светлость Даигаку принял нас по праву наследования… любое неповиновение, любое отступление от правил может все испортить, — заметил Куробэй.
— Ваша милость, — возразил Кураноскэ, — сказать по правде, я думаю, вероятность того, что дело с правом наследования закончится успешно, не более десяти шансов из ста.
Не только Куробэй, но и все в зале, услышав эти горькие слова и проникшись их страшным смыслом, невольно подняли головы и, потрясенные, посмотрели на своего предводителя.
— Что вы говорите? Неужели вы считаете, что с передачей права ничего не выйдет? — переспросил Куробэй, покрываясь краской.
— Да, я так полагаю. Или, по вашему, на сей раз нам будет явлена высочайшая справедливость сёгуна, не омраченная ничьей злой волей? Позволю себе в этом усомниться.
— Но если так… — начал Куробэй с ошеломленным выражением на лице. — Хоть вы и полагаете, что из этого ничего не выйдет, но призываете попробовать, укрепившись в замке, тем самым оказать давление на власти. А если все же не получится, что прикажете делать? Осыпать стрелами представителей этих самых властей?
— Да, я с самого начала имел в виду, что замок придется оборонять, — твердо заявил Кураноскэ.
Что за странные речи! И означали они открытый бунт против верховной власти. Куробэй страшно побледнел, лицо его стало похоже на лист бумаги, руки на коленях заметно дрожали.
— Позволю заметить, ваша милость, что вы переходите все границы в нарушении установленной субординации, — сказал он.
— Почему же? — повернулся к нему Кураноскэ.
Куробэй с пылом спросил:
— Как же вы можете пренебречь славными вековыми традициями вассальной верности в сёгунате?!
— Все зависит от времени, от конкретных обстоятельств. Еще раз повторю, очевидно, что в данном случае действия властей и высочайший приговор были продиктованы злой волей. — Пламя вспыхнуло во взоре Кураноскэ. — Бусидо, Путь самурайской чести, существует испокон веков и появился на свет раньше вашей Высочайшей справедливости из Эдо!
Зал безмолвствовал. Кто мог ожидать, что сдержанный и миролюбивый Кураноскэ не побоится произнести столь дерзкие слова? Поистине страшная крамола — будто ни сёгун с его двором, ни государственное устройство ничего для него не значат.
— Может быть, это и безрассудство. Если доведется, я готов один умереть за свои убеждения. Что ж, среди вас не найдется никого, кто заодно с Кураноскэ?
— Ваша милость, я с вами! — раздался голос из зала, и все оглянулись на суровое скорбное лицо Соэмона Хары.
— Я тоже! Я тоже! — один за другим выкрикивали самураи.
Куробэй испуганно обвел глазами зал, ища своих единомышленников — Тамамуси, Сотомуру и других. Те тоже, как видно, были не на шутку взволнованы и пребывали в тревожном возбуждении.
На губах у Кураноскэ блуждала улыбка.
Вдруг кто-то из дальнего конца зала спросил:
— А вы как, ваша милость Оно?
— Да! Вы с нами заодно или против?
— Скажите честно! — поддержали остальные.
Смущенный и расстроенный Куробэй собрался было отвечать, но нетерпеливый Соэмон Хара уже вскочил и направился к нему, так что Куробэй невольно слегка попятился.
— Встаньте! — сказал Соэмон, и в лице его читалась решимость следовать древней заповеди: «Слово сказано — дело решит меч!» — Здесь останутся только те, кто готов защищать замок. Кто не согласен, может покинуть зал.
Куробэй, оробев, отвел глаза и повернулся к Кураноскэ:
— Вы ведь все равно собираетесь просить власти о снисхождении… Я сейчас не могу дать ответ.
С этими словами он встал. За Куробэем последовал Тамамуси и другие его сторонники. Грозовая атмосфера в зале сгустилась до предела, и казалось, вот-вот произойдет взрыв.
