Этими семью офицерами, сопровождавшими принца Карла-Эдуарда в Шотландию, были маркиз Тюллибарден, изгнанный из своего отечества за участие, которое он принимал в восстании 1715 года; сэр Томас Шеридан, бывший гувернер принца; сэр Джон Макдональд, служивший офицером в Испании; сэр Френсис Штрикклейд, английский дворянин; Келли — тот самый, который был замешан в деле, называемом заговором Рочестерского епископа; Эней Макдональд, парижский банкир; наконец, Буканан, которому кардинал Тансен поручил съездить в Рим с приглашением к принцу Карлу, чтобы он возвратился во Францию.
Восьмой присоединился к принцу Карлу-Эдуарду почти тотчас же после высадки в Шотландию. Этим последним был также Макдональд. Он, в особенности для французов, заслужил право быть упомянутым в истории. Это был отец знаменитого французского маршала Макдональда.
Один из этих семи дворян, присоединившихся прежде всех к принцу Карлу и известных под именем семи муадарцев, оставил такое любопытное и вместе с тем наивное описание этой высадки, что мы решили привести его слово в слово. Вот оно:
«Любопытство наше было немало возбуждено при виде „Ла Дутелля“, вошедшего в гавань. Мы побежали на берег, чтобы узнать какие-нибудь новости. Шлюпка, находившаяся у корабля, увидев, что мы подаем знаки, подошла к нам и отвезла нас на корабль. Сердца наши бились от радости в надежде, что мы увидим принца, прибытия которого в Шотландию все так желали. По прибытии на корабль мы нашли на палубе большую палатку, поддерживаемую жердями, а под этой палаткой — вина и ликеры. Нас радушно принял маркиз Тюллибарден, которого некоторые из нас знали со времени первой экспедиции 1715 года.
Между тем как маркиз с нами разговаривал, Кланранальд исчез, ибо был позван, как мы догадывались, в комнату принца, где он оставался почти три часа. Мы уже не надеялись в этот вечер увидеть его высочество, как вдруг, спустя полчаса после возвращения к нам Кланранальда, видим: в палатку входит молодой человек приятной наружности, весь в черном платье, в рубашке без манжет и без манжетного воротника; самая рубашка была не очень чиста; воротник ее был застегнут серебряной запонкой; на голове у него был парик из белокурых волос; шляпа без галуна, с нитяной тесьмой, один конец которой был привязан к пуговице его платья; на ногах черные чулки и башмаки с медными пряжками. Как только я его увидел, сердце затрепетало у меня от предчувствия. Заметив это, одна духовная особа, по имени О'Бриан, тотчас же сказала нам, что этот молодой человек был англичанином духовного звания, которому давно хотелось увидеть горцев и поговорить с ними.
Когда этот молодой человек входил. О'Бриан, без сомнения для того, чтобы придать словам своим больше правдивости, сказал, чтобы никто из нас не вставал. Этот молодой человек духовного звания, войдя, никому не поклонился, да и мы сами кланялись ему только издалека. Случайно я был на ногах в ту минуту, когда он вошел. По случаю ли, или по симпатии, он прямо подошел ко мне, сел возле меня, потом вдруг встал и заставил меня сесть возле него на каком-то ящике. Тогда, считая его чужестранцем или каким-нибудь простым духовным лицом, хотя в глубине души что-то продолжало мне нашептывать, что это был кто-нибудь позначительнее, нежели как о нем говорили, я начал с ним разговаривать с такой фамильярностью, с какой бы мне совсем и не следовало. Первым его вопросом ко мне было: не озяб ли я в своем горском наряде? Я отвечал ему, что так привык к моему наряду, что, конечно, озяб бы, если бы переменил его на другой, даже более теплый. Он смеялся от души, услышав этот ответ, и стал меня расспрашивать, что я делаю, когда захочу лечь спать в этом платье. Я объяснил ему, но он мне заметил, что, закутавшись совершенно в свой плащ, я не был бы готов к защите в случае нечаянного нападения. Тогда я отвечал ему, что в случае личной опасности или в случае войны мы другим образом распоряжаемся своим плащом — так что горец в один прыжок может оказаться на ногах с обнаженной шпагой в одной и с заряженным пистолетом в другой руке, не встречая ни малейшего затруднения от своего платья. Потом он предлагал мне много других подобных вопросов, наконец, весело встав, спросил стакан вина. О'Бриан сказал мне на ухо, чтобы я ответил тем же этому чужестранцу, но не пил бы за его здоровье. Это утвердило меня в моих догадках. Тогда, взяв стакан вина, он выпил за наше здоровье и через несколько минут удалился».
Известно, как удачно шла сначала эта безрассудная экспедиция принца Карла-Эдуарда, которая чуть было не достигла своей цели по причине этой самой безрассудности. Окруженный несколькими приверженцами, вспомоществуемый лордом Ловатом, подкрепленный сотней клейморов из клана Грант-Гленмористонского, сжегши и разрушив все, что препятствовало его движению, он перебирается через Чертову лестницу, берет крепость Виллиам, захватывает врасплох Перт, входит в Эдинбург, устремляется на Престон-Пан, где Джон Ков собрал армию, обращает эту армию в бегство, проникает с 6 тысячами пехоты и 260 человеками кавалерии в Англию, овладевает Карлилем, углубляется в королевство, проходит через Манчестер и занимает Дерби. Отсюда ему остается тридцать лье до Лондона. Ему были обещаны сильные движения в его пользу, а между тем эти движения не приводятся в исполнение. Он рассчитывал иметь людей и деньги, но в деньгах и в людях у него недостаток. Тогда в совете его водворяется несогласие, его солдаты начинают роптать, один он, теряя надежду, сохраняет непоколебимую твердость воли. Он хочет идти на Лондон, борется с единодушным желанием своего войска, наконец, поняв невозможность идти далее, вдруг поворачивает назад в Шотландию, вступает в нее беспрепятственно, проходит через Думфри и Глазго, получает несколько французских и шотландских подкреплений и осаждает Стирлинг, который, защищаясь, дает генералу Лаулею время собрать войско. Карл снимает осаду, идет на неприятеля, встречает его у Фалькирка, где счастье улыбается ему в последний раз. Узнав о приближении герцога Кумберландского и его войска, он удаляется потом в Инвернесс и, теснимый все более и более королевскими войсками, вынужден принять знаменитое Кюллоденское сражение.
Результат этого сражения известен: из пяти тысяч человек, составлявших его армию, почти полторы тысячи были убиты.
Карл оставил поле сражения с довольно большим числом кавалеристов, но так как он видел, что для него все кончено, то мало-помалу распустил всю эту свою свиту. За его голову было назначено тридцать тысяч фунтов стерлингов. Может быть, он и думал, что нельзя было более полагаться на верность, подобную той, какую ему прежде оказывали!
Он вспомнил о Карле I, которого шотландцы продали Кромвелю.
Тогда началось то чудесное бегство, в котором Джон Юм в своей «Истории о бунте» и Джеме Росвель в своей «Истории» и в своем «Путешествии на западные острова Шотландии» следили за принцем шаг за шагом, — это бегство можно сравнить с бегством короля Станислава.
С поля сражения принц, почти не останавливаясь, приехал в Гортюлег, принадлежавший лорду Ловату. Но потому ли, что он находился слишком близко от английского войска, или потому, что верность хозяина казалась принцу сомнительной, он спешил переехать в замок Инверрари, куда прибыл чуть не умирая от голода и где два лосося, пойманных рыбаком, служили ему пищей.
Этот замок жестоко поплатился за суточное гостеприимство, оказанное беглецу-принцу: он был разграблен английскими солдатами; два каштановых дерева, осенявших вход в него, были взорваны порохом. Одно было вырвано с корнем, другое несколько повреждено взрывом: осталась только половина дерева, которая продолжала давать листья и прозябала до тех пор, пока жил или, лучше сказать, прозябал несчастный род Стюартов. Что касается серебра, находившегося в замке, то часть его попала в руки солдат, а из другой была сделана чаша, бывшая долгое время собственностью сэра Адольфа Угтона, главнокомандующего в Шотландии: на ней была вырезана надпись: Ex proeda Proedatoris.
