Таки хищение, - говорили они удалёнными глазами, не сообразят, как такое на их дежурстве могло в самую долгую ночь случиться.
- Не греши начальник: твоя доска - моя тоска, рождество святое подбирается.
- Нас рождество не волнует, мы годовщину самой правильной революций отпраздновали, с опозданием новый пол стелить будем.
- Вот- вот, я и говорю: поросёнка этого преждевременно заколю, - дед Павел пихнул поросёнка в короткий хвост. - Растёт едва - едва, а как доски чужие таскать - справляется. Ей богу поросёнок уволок ваш пол.
Старик ещё усами возмущение метнул: - Ух, ты порода свинская, воришка коротконогий, достойного человека перед селом опоросячил, - сам принял невинное выражение, снова лягнул хрюкающий окорок...
- Записывай председатель личное побуждение, я человек правильного определения: половину туши килограммами отмеченными, долг соседу Величко возвращаю, четвертью тушки пусть непорядок створенный прокоптится, - теперь ошмаливание больше не запрет. И ещё ведром вина вину поросячью смою, мне чужого не надо. Мне, военные, штык-нож от автомата подарили, я теперь тоже почти полувоенный, не будем из-за каких-то свинячьих досок штыки ломать. Тебе доски ещё привезут, видишь, застрял в грязи боров, увяз по самый живот, сдвинуться не может, обратно таскать не станет. Ну... а я тоже не из крапивы сваленный, на своём стоять буду: - Поросёнок доски перетащил! И всё тут!
Два пальца от передней ноги к грудинке, сердце свинское вмиг затихнет. Я тебе обещаю.
Сухой морозец и острый ветерок - твёрдой жестью сковали запоздалую зиму, на побеленной местами земле снежок неуверенно кружил, морозец щупает мокроту носа, и весь исхудалый день как-то тоскливо начинался.
Колан- забойщик пил долгими глотками подогретое вино, удовольствие капало с бороды на надутую просаленную куртку, рассказывал: как в прошлый год в этот же день, резал супоросную свинью пресвитера старой секты, выскочила из-под ножа пискливая, в сухие бурьяны огорода свалилась, вчетвером обратно тащили. У себя: в рождество и на пасху по штуке забиваю - хвалится он. Забойщик, проныра больший, чем дед Павел; иди, знай, выдумку или правду вином заливает.
Внутреннее мясо от освежёванного, разделённого поросёнка незаметно обрезал для жарки Колан, вдруг килограммы неточные развалятся, уже два раза этот Величко проведывает неостывшую тушу. Ждёт возврат долга сутяга.
- Зачем ты обдиратель, прошлогоднее сало своё хвастаешь, когда человек лично озолоченным зерном, тебе сытое удовольствие подготовил - возмущается вслух забойщик. Водит ножом исправно.
Сгоревшую солому, чёрным пухом унёс ветер; чернит холодный поток весь побеленный покров. Запах спаленной щетины нюхает сельсоветский двор. Дежурный пожарник сквозь щели забора заглядывает - наблюдает, правильно ли огонь догорел, ожиданием вдыхает приятную гарь.
Все три смены один отработаю - заверяет он сам себя, - готов опаленные пальцы отморозить, пусть сменщики сполна отдохнут. Его брезентовая, всегда готовая к пожару одежда прилипла к забору, слилась с потемневшим тёсом, отгораживающим общественную территорию от народного проникновения. Пожарник перебирал окоченелыми руками заострённые пики забора, и утерял звучавшие голоса людей - один запах гари продолжает вдыхать. Про четвертушку туши и вино - с вечера уведомлён. Тоже ждёт.
Разделанного поросёнка рождественские мясники унесли в коморку - пусть стынет. А намеренья прошлые тухнут в пьяной голове хозяина, он для накала жажды всё солит свежатину поджаренную - горячее мясо в холодном вине хорошо остывает. Нового вина с полной бочки, вдоволь наточил, - разговор гладко скользит, словно полозья санные заснеженную степь ласкают.
- Не стоит тебе в этот год долг давать, - советует Колан.
И дед с ним согласен. Для крепкого соображения всего хватает - решили тушу в копне сена спрятать, а ночи в Буджаке тёмными падают, нигде таких тёмных ночей нет, не то, что поросёнка, саму копну не обнаружить без огня; запалишь факел - копна сгорит. Нигде нет поросёнка, не найдёшь отчуждаемое добро. Куда пропало?..
- И что мы, скажем? - спрашивает всё ещё хозяин четырёх четвертей свиного мяса.
- Ничего говорить не будем, слух сообразный может, пустим...
Оба, стаканы тяжело держат, кажется, серебром наполнены, хочется какое-то суждение сложить, а мыслей не хватает, и до утра ещё далеко, всякое желание думать пропало; решили остаток ночи - усталости своей постелить.
- Завтра придумаем...
Колан-забойщик, спать передумал, и дед Павел уснуть не может, поросячьи полтушки соображению мешают, зима безсальная заодно со снегом падает. Долг - в душе след гнетущий устилает, - мало мяса остаётся. Уснул.
А Колан не спит, с зятем копну разворошили. Следов, - даже для нюха сытой собаки не оставили.
