Но вместо этого оба расхохотались. Чуть истерично, как пьяные от самого лучшего сакэ.

– Хаяи, старый ты черт! – воскликнул воин. – Мне стоило догадаться, какой у тебя был план! Да чтоб тебя! Я должен перед тобой извиниться!

– Ты не верил мне, друг?

Зашу покрутил головой.

– Я всегда тебе верю… но я испугался, что от усталости ты совершаешь ошибку.

Кицунэ горько улыбнулся.

– План, о котором я говорил, будет выполнен, – сказал он. – Мы накроем Змей до того, как вести о разгроме их армии дойдут до главных сил… но нам самим тоже нужно отдохнуть… пополнить силы, душевные и физические.

Они ничего больше не сказали друг другу, да и сил на разговоры у них не было. Зашу ушел к своим бойцам, благодарным за то, что могут наконец отдохнуть. Да еще в этом месте, святом для каждого воина, что служит под флагами рода Нагата!

Тем временем Кицунэ достал меч, подозвал приближенного и приказал принести набор для чистки. Вода, влажные тряпки, смазка, наконец, точильный камень – все, что нужно, чтобы клинок отдохнул после битвы.

Если меч был душой воина, то Самэ но Киба хранил в себе души всех даймё клана Нагата. Клинок был наибольшей драгоценностью рода, так что, передавая его в руки Хаяи, господин Фукуро выразил наивысшее доверие своему шомиё.

«Тем более я должен заботиться о клинке», – думал Кицунэ, очищая вместе с приближенным оружие, приводя утомленный боем меч снова в идеальное состояние.

Когда они закончили, приближенный с уважением взглянул на блики на стали, на зубчатый хамон – линию закалки клинка. Ее наличие доказывало, что лезвие не просто острое, но и идеально выковано.

Шомиё поднял оружие, а затем медленным и полным уважения движением вложил его в ножны, которые, в свою очередь, поставил у ближайшей скалы вместе с остальными своими клинками комплекта дайсё.

И лишь тогда заметил, что, пока он выполнял ритуал чистки клинка, в лесу среди разбитых палаток, замаскированных костров и отдыхающих воинов неожиданно начался другой ритуал. Среди лесной темноты заблестели оранжевыми и зелеными огоньками капельки светлячков. Насекомые покинули свои убежища и, как каждую ночь, начали теперь кружить между деревьями и кустами. Проплывали над травой, между ветвями, а некоторые – прямо у лиц солдат, освещая их своим блеском. Лагерь внезапно затих, поскольку все свято верили в то, что именно в светлячках живут души бывших воинов клана Нагата, нашедшие приют в Лесу Предков.

И сейчас именно они вылетели в виде маленьких светлячков, чтобы увидеть тех, кто защищает клан сегодня, и пожелать им удачи. Внезапно в лесной темноте прошлое встретилось с настоящим – встретилось и уселось за совместный ужин, не зная, что же принесет их третий брат, будущее.

Наконец тишину прервал звук флейты. Мелодия была спокойной, полной грусти – но и скрытой силы, что готова ринуться вперед, если будет нужно. Это Кицунэ Хаяи, командующий армией клана Нагата, уселся на скалу и, окруженный парящими светлячками, наигрывал мелодию, столь милую старому господину Фукуро. Даймё не мог слышать ее сейчас, но солдаты были уверены – духи павших самураев донесут весть о ней старцу, когда тот наконец погрузится в вечный сон.

Так и прошла ночь в Лесу Предков. Ночь удивительная, волшебная, полная спокойствия и надежды. Ночь, что сняла с плеч воинов заботы, усталость и страх перед следующей битвой.

А новый день принес снова тревоги, гнев и страх.

Потому что на следующий день воины клана Нагата начали умирать.

Мужчина жалобно стонал, а его правая рука сильно распухла. Кожа приобрела нехороший трупный цвет, а из раны, полученной во время недавней битвы, сочились кровь и желтоватый гной.

Ему дали лечебные гранулки, натерли рану лекарственными маслами, но облегчения это не принесло. Правду сказать, многие из воинов после битвы умирали от полученных ран, Кицунэ прекрасно это понимал. Клинок не всегда убивал сразу, гораздо чаще приносил гибель с отсрочкой.

Но рана именно этого мужчины вначале вовсе не выглядела серьезной. Так, легкий надрез на плече, который даже не помешал ему закончить бой. Но сейчас края надрезанной кожи выглядели словно гниющая пасть демона.

– Это яд! – прошипел Кицунэ тихо; так, чтобы его не услышали стоящие рядом солдаты. Но слова командира услышал Зашу.

– Они отравили оружие, да, господин? – спросил он вполголоса.

Хаяи жестом пригласил его немного отойти. Стоны слышны были даже с большого расстояния. И они доносились отовсюду – каждый, кто получил даже ничтожную рану вражеским оружием, сейчас корчился в муках. Лес Предков, который ночью вслушивался в песню грусти и надежды, сейчас был полон мелодии агонии и боли.

– Сколько человек уже умерли? – спросил Хаяи.

– Десять только за ночь, а раненых у нас много, – ответил асигару. – Может быть, нам стоит…

– Вернуться? Никогда! – Кицунэ сжал кулаки. – Змеи именно на это и рассчитывают! Проклятые гады! Победа не далась нам легко… а сейчас и вообще может оказаться, что наш триумф обернется поражением!

– Потому я и призываю, господин… вернемся! Отправимся в Дом Спокойствия, там восстановим наши силы и тогда…

– И тогда Змеи будут стоять уже на другом берегу реки, готовясь к осаде. Сперва еще сожгут последние деревни, которые мы не сможем защитить, и тем оставят нас без припасов, тыла, продуктов, чтоб кормить войска, – а те, уставшие, не смогут противостоять нападению. Нет, Зашу, этому не бывать! Змеи прекрасно знают, что раненные их оружием сейчас умирают… и надеются отравить не только тела наши, но и сердца. Тем более мы должны двигаться к их позициям… ослабленные и усталые… но мы нанесем удар. Покажем, что тоже способны застать их врасплох!

Лысый воин не выглядел убежденным, но поклонился, принимая к сведению слова командующего и показывая, что подчиняется.

Кицунэ еще раз посмотрел на умирающего. Умирающего? Нет – уже мертвого воина. В каком-то смысле Хаяи ощутил облегчение от того, что мужчина больше уже не страдает. Он не хотел бы быть тем, кто прекратит его мучения.

– Собрать здоровых, – приказал он коротко. – Освободить раненых от страданий. Сформировать строй и по моему приказу выступать! Нам надо перебить еще много гадов.

Девочка взмахнула рукой, и брошенный ею плоский камешек трижды отскочил от поверхности воды идеальным блинчиком, а потом утонул в речном омуте. Он еще летел, а девочка уже бросила следующий камень. Тот так же отразился от поверхности, те же три раза, и, как и его предшественник, утонул.

Конэко смотрел на эту игру как завороженный.

Скрытый в зарослях бамбука, он полагал себя невидимым для играющей у реки чуть старшей его девочки. Чуть старшей? Скорее значительно старшей – девочка с карминовыми губами и бледной кожей могла быть и вдвое старше его!

И все же так же, как и он, она была ребенком. А быть ребенком означает иметь собственные детские развлечения.

Быстрое движение, очередной камень отскакивает от темной поверхности реки.

– Ты можешь выйти из этих кустов, – бросила она, – я тебя все равно вижу.

Конэко побледнел еще больше, широко распахнул глаза. Как она могла его увидеть? Бросая камешки, да еще и стоя к нему спиной? Он неохотно вышел из зарослей.

– Из… извиняюсь, – сказал он, кланяясь. Да, он был великим господином и наследником даймё, но отец учил его, что быть великим человеком – это не только занимать важное положение. «Если обидишь своего подданного, извинись перед ним так же смиренно, как если бы ты обидел своего суверена, – говорил отец. – Именно это смирение и отличает благородного даймё от низкого самовлюбленного феодала».

Девочка взглянула с удивлением, но в конце концов отложила очередной камешек и подошла к мальчику. Дотронулась до его руки, давая понять, что он может прервать поклон. Конэко выпрямился.

– Я не подсматривал… ну то есть я хотел посмотреть, как ты бросаешь, – сказал он. – Ты невероятно бросаешь!