Но вдруг она посылает молнию не в него, а в Катару. Она вмешивает в его идеальную фантазию чуждый элемент, и Зуко в ярости встает на защиту. Нет, моя! Вся твоя сила моя и ничья больше! Сегодня он не может проиграть!

Но что-то идет не так. Молния жалит его тело не так как было с Озаем. Боль, боль, боль! Будь ты проклята, Азула!

Катара лечит его, Азула изрыгает огонь, закованная в цепи.

Чертова Катара, чертова Азула, что так и осталась непобежденной им.

Несколько лет спустя целитель в сумасшедшем доме подобострастно склоняется перед ним и бормочет что-то невнятное.

— Сонное зелье, мой лорд, при длительном применении крайне опасно…

— Как и моя сестра, — отрезает Зуко, мельком глянув в окошко палаты. Затянутая в смирительную рубашку, босая и растрепанная, Азула спит на кровати.

— Нужно провести курс реабилитации, и тогда, возможно…

— Я не стану рисковать жизнями ради призрачного шанса, — холодно отрезает Хозяин Огня. — Продолжайте колоть ей препарат.

— Но мой лорд…

— Это все. Сегодня я сделаю ей укол сам.

Целитель сгибается в поклоне и отдает ему поднос со шприцем, перекисью и несколькими ватными тампонами. Шприц наполнен темно-зеленой жидкость на девять крохотных отметок. Девять.

Зуко заходит в палату и запирает за собой дверь. Снаружи закрывается окошечко, поворачивается ключ в замке, оставляя его наедине с пациенткой.

Одна из прекрасных черт вышколенных слуг и чиновников Страны Огня — молчание. Они будут молчать обо всем, что может скомпрометировать Хозяина Огня или бросить тень на его семью. Они будут молчать о том, что «Миротворец Зуко» держит неугодную сестрицу под зельями, делающими ее похожей то на овощ, то на сумасшедшую. Они будут молчать о том, что иногда он приходит и запирается в ее палате со шприцем, наполненным сонным зельем. Они будут молчать и обо всем остальном. Будут, если хотят сохранить головы. Зуко гораздо больше похож на своего отца, чем ему казалось в детстве. А Азула… кажется, повзрослев, она растеряла всю стать Азулона и все больше походит на слабую, женственную Урсу.

— А-зу-ла! — нежно зовет Зуко, подходя к постели. Он ставит поднос со шприцем на тумбочку и садится рядом с ее босыми ногами.

Ступни шершавые на ощупь: это не дворец огня, и никто здесь не заботиться о красоте и ухоженности принцессы. Он даже в бани ее не пускает — это слишком опасно. Однажды он предложил ей мыться под его личным наблюдением, но Азула отказалась, надеясь его задеть. Наивная сестренка. Если он захочет, она будет мыться у него на глазах, слово жалкая рабыня.

Зуко мягко сжимает исхудавшую щиколотку, властно скользит рукой по ноге до колена и останавливается, оглаживая острую косточку.

— Проснись, так неинтересно, — усмехается он, рывком разводит ее ноги. Азула, вздрогнув, просыпается.

Только этот еще полусонный неосознанный страх у него и получается вытянуть. Как только Азула просыпается, по ее лицу ползет наглая ухмылка.

— А, Зузу. Соскучился? — она говорит нагло и презрительно, но Зуко улыбается. Ах, эта бравада. Она заводит его сильнее, чем самые изысканные ласки лучших куртизанок. Сильнее, чем любовь и нежность его жены. Сильнее, чем что бы то ни было.

— О, да… — шепчет он и властно притягивает ее к себе, держа за щиколотки. В смирительной рубашке Азула похожа на куколку насекомого. Спеленутая, словно младенец, и такая же беспомощная.

— Зуко, сколько же ты будешь таскаться ко мне, словно нищий к проститутке? Тебе еще не надоело?

— Пока нет… — он подтягивает ее тонкую ножку себе на плечо и горячо целует косточку на щиколотке. Азула, самая лучшая… самая жалкая… Зуко счастливо улыбается. — Тебе ведь нравится, милая. Разве я могу оставить тебя совсем одну? — глумится он с наслаждением.

— Ты грязный извращенец, Зуко. — с улыбкой, почти напевно говорит Азула.

— Разве это плохо — любить свою сестру? — Зуко, усмехнувшись, тянется рукой к ее промежности, скрытой шароварами. Азула в ярости пинает его ногой в грудь. Пытается обжечь его магией, но она слабая, истощенная и связанная, а он на пике сил.

Одним движением Зуко переворачивает ее на живот, придавливает к койке и утыкает лицом в подушку.

Азула визжит, рвется в своих путах и кричит, как самая настоящая бесноватая.

Никто не узнает. Даже если кто-то будет стоять под дверью, даже если он услышит… то он не услышит. Это власть, и Зуко она нравится.

Азула от нехватки воздуха затихает, и Зуко, быстро схватив шприц, делает ей укол в шею. Четыре деления из девяти.

Это опасно, но как от этого отказаться?

При уколе на девять делений Азула становится невосприимчивой. Она спит или отключается, ни на что не реагирует. В первый раз, когда Зуко остался с ней наедине, он сделала ей полный укол. А потом решил снять с нее смирительную рубашку, что бы посмотреть, в каком состоянии находится его сестричка.

Тугие ремни оставили на белой коже глубокие красные следы. Он хотел просто растереть их, просто согнать эти следы… На руках, на животе, на спине, на пояснице.

Он здорово испугался тогда, когда впервые воровато зашнуровывал завязки своих штанов. Испугался того, что сделал и испугался того, насколько ему это понравилось.

При уколе на восемь или семь делений из девяти, Азула слабо понимает, что происходит, пытается оттолкнуть его непослушными руками или отворачивается от поцелуев. Но и только.

При шести делениях ее тело начинает отвечать на ласки. Она течет и постыдно по-сучьи подставляется. От этого Зуко в первый раз получил особое скотское удовольствие. И никогда он уже не поднимал дозу выше шести делений. Видеть, как это тело изгибается под ним, слышать быстрое дыхание, чувствовать жар и влагу между ее ног — от этого невозможно отказаться.

При пяти делениях Азула слабо, но ощутимо сопротивляется или осознанно сдается и наслаждается, а потом слабо сопротивляется, пытаясь изгадить ему удовольствие. Она даже смеется иногда.

Зуко хочет нащупать ту грань, на которой она кончит. Ему очень хочется этого, словно довести Азулу до оргазма значит ткнуть лицом в нечистоты. Унизить, растоптать, уничтожить. Он ее ненавидит, ненавидит больше, чем кого бы то ни было и поэтому не может оставить, не может расстаться. Никто не заставляет его кровь гореть так, как Азула. А-зу-ла!

Четыре из девяти. Что, если это слишком мало? Что, если на этой грани она сможет создать молнию? Он так близко, ударить его разрядом ничего не стоит, а Азула всегда умела мастерски искрить электричеством. Но он готов рискнуть.

Зуко жадно целует ее в шею, усаживает ее, вялую и покорную, к себе на колени, прижимая спиной.

Хрупкая, безвольная принцесса откидывает голову ему на плечо.

— Ублюдок… — шепчет она едва слышно. Зуко усмехается.

— Разве? Я рожден в законном браке. Сын Урсы и Хозяина Огня Озая, — шепчет Зуко в маленькое бледное ушко и до крови прикусывает его. Азула вздрагивает от боли, Зуко толкает ее в спину, бросая на постель.

— Ах, Зуко, еще… — смеется Азула. Иногда она дразнит его, шепчет пошлости и подбадривает, а когда он совсем теряет голову, отчаянным усилием выворачивается из-под него на последних секундах перед оргазмом. Смеется.

И стонет, когда он снова входит, отвесив ей звонкую пощечину.

Зуко торопливо расстегивает ремни смирительной рубашки, выпутывает руки Азулы из рукавов и стягивает рубашку через голову, отбрасывая прочь.

Он лапает ее. По-другому и не сказать. Эти прикосновения нужны скорее для того, чтобы причинить боль и унизить, чем чтобы приласкать.

Зуко стаскивает топ, шаровары и белье. Азула вяло пытается пнуть его, но движение слишком медленное.

— Что же ты замолчала? — подзуживает он Азулу, перевернув ее на спину и разводя ноги.

— Наслаждаюсь моментом, — улыбается Азула, сонно прикрыв глаза.

— О, умница, — ухмыляется Зуко и властно проводит рукой между ее ног.

Если он целует ее грудь, она вцепляется пальцами ему в волосы и дергает что есть силы. Если он привязывает руки, она становится вяло безучастной и журит, что ей скучно. Поэтому Зуко не привязывает ее. Ему нравится все, что Азула делает. Все, что говорит, все, что пытается сделать. Потому что в конце, когда он, в последний раз толкнувшись, кончает в нее, он чувствует себя победителем. Чувствует себя выше, главнее, лучше Азулы.