Таким образом, в руках тиранна, вероятно, концентрируется слишком большая власть для того, чтобы обладающий ею сохранил σωφροσύνη и не сделался несправедлив. Тиранн – это κράτιστος ἀνήρ (OT. 1525). Деньги и тиранния – орудия, превосходящие всё в исполненной соперничества жизни (ὦ πλοῦτε καὶ τυραννὶ καὶ τέχνη τέχνης ὑπερφέρουσα τῶ πολυζήλῳ βίῳ; ОТ. 380–381), они движут корыстолюбием (κέρδος) и порождают необыкновенную зависть (φθόνος). С этим весьма сходно утверждение Фукидида о том, что τυράννοι τε ὅσοι ἦσαν ἐν ταῖς Ἑλληνικαῖς πόλεσι, τὸ ἐφ' ἑαυτῶν μόνον προορώμενοι ἔς τε τὸ σῶμα καὶ ἐς τὸ τὸν ἴδιον οἶκον αὔξειν («все тиранны, которые были в городах эллинов, заботились только о самих себе в отношении личности и процветания хозяйства»; I, 17, 1). Обращение к таким заботам – следствие получения тираннии. Таким образом, под тираннией понимается власть, излишне сосредоточенная в руках одного человека. Аналогично утверждение Еврипида о том, что Μεγάλη τυραννίς ανδρί τέκνα καὶ γυνή (fr. 543).
Замечание Б.Нокса[15] о том, что Лай называется тиранном, потому что его власть, характер которой за давностью забылся, отождествляется с властью Эдипа, представляется в этом свете несколько натянутым. Софокл осуждает не тираннию как таковую, а последствия ее получения. Тем не менее, остается один пассаж, не укладывающийся в рамки разработанной схемы. Это знаменитый хор ὕβρις φυτεύει τύραννον (ОТ. 873). На основании его рассмотрения М.Эрл[16] утверждал, что здесь содержится осуждение единовластия Перикла, а вся трагедия посвящена проблеме положительного героя Эдипа-Перикла, совершающего ряд проступков вследствие сосредоточившейся в его руках необъятной власти. Он опирался при этом на сообщение Плутарха о том, что тиранном назвал Перикла комедиограф Кратин (Plut. Per. 3), а его учитель Дамон имел прозвище φιλοτύραννος (Ibidem. 4), наконец, что сторонников Перикла многие именовали «новыми Писистратидами» (Ibidem. 16) и т. д. Эта точка зрения, всецело базирующаяся на сообщениях Плутарха, представляется несколько натянутой. Во-первых, отождествление Эдипа и Перикла, безусловно, было бы отмечено античной традицией и в первую очередь Аристотелем, который вряд ли избрал бы «Эдипа» в этом случае, как образец совершенной драмы. Во-вторых, для обобщенно мыслящего Софокла было бы удивительным избрание такой темы, сходной, конечно, не по существу, а по форме с проблематикой Аристофана. Наконец, Плутарх, исходивший из самых противоречивых источников, не может служить единственным свидетелем, а, главное, само наименование Перикла в определенных кругах тиранном еще не говорит о том, что этому должен был следовать Софокл. Несколько более интересным представляется мнение Б.Нокса[17], который считает образ Эдипа своеобразным олицетворением афинского демоса и сближает таким образом проблему Οιδίπους τύραννος с проблемой πόλις τύραννος. Он ссылается на Аристофана, говорящего во «Всадниках»: ὦ Δῆμε, καλήν γ' ἔχεις ἀρχήν, ὅτε πάντες ἄνθρωποι δεδίασι σ' ὥσπερ ἄνδρα τύραννον (Arist. Equites. 1119–1122). «Демос, ты обладаешь прекрасной властью, вследствие чего тебя боятся все люди, словно мужа тиранна».
Сопоставлять этот пассаж с выражением πόλις τύραννος у Фукидида бессмысленно. Фукидид говорит о власти Афин над союзниками, а Аристофан – о той власти, которой обладает падкий на лесть демос в отношении индивида, в данном случае – Клеона. В одном случае власть города в целом, в другом – власть демоса над теми, кто пытаются противостоять или угождать ему. Отождествить демос этого пассажа с Эдипом, конечно, заманчиво. Отрицательные качества как Эдипа, так и афинского демоса – следствие их исключительного положения, однако, на наш взгляд, трудно предположить, что Софокл был столь конкретен в своем изобразительном мастерстве. Если между Эдипом и афинским демосом и можно провести какие-либо параллели, то не в концепции всей трагедии, а всего лишь в отдельных замечаниях или намеках, и, главное, не опираясь при этом на πόλις τύραννος у Фукидида.
Попробуем рассмотреть хор ὕβρις φυτεύει τύραννον в контексте и выяснить, какую психологическую нагрузку он несет.
Стасим второй (стихи 863–910)
Строфа 1. «О, если бы мне досталась судьба сосуществовать с чистотой слов и каждого дела, что установлена возвышенными законами, порожденными в небесном эфире, которые один лишь отец Олимп, а не смертная природа мужей, породил, чтобы никогда не усыпило их забвение; в них великий бог, и они не устареют».
Антистрофа 1. «Ярость образует тиранна, ярость, когда она, переполненная многим и не полезна и непереносима; поднявшись выше всего, она низвергается в крутую участь, откуда выбраться невозможно. Пускай божество никогда не сочтет нужным для города прекратить борьбу. И пускай никогда сдерживающее божество не оставит свою защиту».
Строфа 2. «Если некто, перешедший границы превосходства в действиях и слове, не боится справедливости и не почитает изображения божеств, то его постигнет плохая судьба, благодаря пагубной гордости, если он будет несправедливо извлекать выгоду, будет совершать нечестивые дела и приступать к неприкосновенному. Сколь же велик этот муж со всем этим, чтобы защитить свою душу от копья богов? Ибо, если такого рода поступки почитаются, зачем мне нужно продолжать хор?»
Антистрофа 2. «Я пока еще не поклонюсь в неприкосновенной середине земли, ни в храме в Абах, ни в Олимпии, если вот эти указания не будут согласовываться с делами всех смертных. Но, о владычествующий, если ты справедливо внимаешь, властвующий надо всем, то не скроется он от твоей бессмертной и вечной власти. Ибо уже отвергнуты забывающиеся предсказания о Лае, нигде не видно, чтобы воздавались почести Аполлону. Исчезает божественное».
Основное содержание стасима сосредоточено в противопоставлении вечных и божественных законов делам, которые совершает тиранн. Возникает рад вопросов: что же такое νόμοι ὑψίποδες, кто же этот τύραννος или τὶς ἀνήρ и какова направленность хора. Обращает на себя внимание, что стасим мало связан с развитием трагедии, что вообще характерно для Софокла. Конечно, ὕβρις может характеризовать Эдипа, но уже упреки, содержащиеся во второй строфе, к нему не могут иметь отношения, поскольку τὶς – ὑπέροπτα χερσὶν ἢ λόγῳ πορεύεται; 2. Δίκας ἀφόβητος; 3. οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων; 4. μὴ τὸ κέρδος κερδανεῖ δικαίως; 5. τῶν ἀσέπτων ἔρξεται; 6. τῶν ἀθίκτων ἕξεται ματᾴζων. Таким образом, остается сделать заключение, что не Эдип – герой этого стасима. Эти обвинения, а особенно указание на непочитание изображений божеств заставляет вспомнить совсем не о Перикле или афинском демосе, а об Алкивиаде[18]. Недаром Фукидид замечает, что многие боялись, что Алкивиад намеревается установить тираннию (VI, 15, 4) и что его ἐπιθυμίαι не соответствовали его возможностям (ταῖς ἐπιθυμίαις μείζοσιν ἢ κατὰ τὴν ὑπάρχουσαν οὐσίαν ἐχρῆτο; VI, 15, 3), что и погубило впоследствии афинское государство, и связывает рассказ о разбитии герм с экскурсом в историю Писистратидов (VI, 53 сл.).
В качестве параллельного места к разбираемому хору можно привести слова Фукидида по поводу деятельности Алкивиада: «Народ был знаком по слухам, сколь тяжелой стала в конце своем тиранния Писистрата и его сыновей, и сверх того, что она была низвергнута не ими самими и не Гармодием, а при помощи лакедемонян, и вечно пугался и всё принимал недоверчиво» (VI, 53, 3; ἐφοβεῖτο αἰεὶ καὶ πάντα ὑπόπτως ἐλάμβανεν). Γлавы 60 и 61 тоже богаты материалом для сравнения с настоящим хором. Всё это напоминает утверждение Аристофана о том, что на агоре только и говорят о тираннии такие лица, как ὁ πωλῶν τας μεμβράδας ἡ λαχανόπωλις, ἡ πόρνη (Vespae. 514, 517, 520), т. е. продавец рыбешки, торговка зеленью и распутница. Последняя, по словам раба Ксанфии, заявляет εἰ τὴν Ἱππίου καθίσαμαι τυραννίδα (Vespae. 522). Воспоминания о тираннии были живы, несмотря на то, что сам Аристофан там же замечает ἐγὼ οὐκ ἤκουσα τοὔνομ' οὐδὲ πεντήκοντ' ἐτῶν (Vespae. 510), а Алкивиад защищает себя от обвинений в стремлении к тираннии, ссылаясь на то, что Алкмеониды всегда были враждебно настроены по отношению к тираннам (VI, 89, 4). То есть, прибегая к старому аргументу, наконец сам Фукидид почерпнул, как это будет показано, рассказ об убийстве Гиппарха из устного источника, что говорит о сохранении прочной традиции о времени Писистратидов. Более того, всякое упоминание о тираннии упиралось именно в эту традицию, что весьма красноречиво показано Аристофаном в цитированном месте.
