– Откуда?

– В анкете всё написано, – ответил я.

– Укажи на карте, где находится твоя страна, – сказал он и дал мне указку, лежавшую возле него на столе.

Я подошёл к карте, но решил не указывать, ведь по легенде я был человеком практически из трущоб, значит и знаний у меня не было. Вернувшись обратно к офицеру и отдав ему указку, я просто развёл руками.

– Ладно, – сказал он, ухмыляясь.

Говорили мы недолго, минут пятнадцать. Всё что я говорил, он записывал. Порой офицер становился серьёзным и даже пытался как-то на меня морально надавить и даже запугивать. Вероятно, в надежде на то, что я испугаюсь, одумаюсь и захочу вернуться назад домой. Наверняка на кого-то это действовало, но для меня, как для человека, рождённого в СССР, всё то, что говорил мне иммиграционный офицер, пытаясь, как я уже сказал, на меня давить и запугивать, выглядело как-то нелепо, да и делал он всё вяло, без энтузиазма, по-видимому, уже выбившись за целый день из сил. Если сравнить этого офицера практически с любой нашей «Тётей Маней», выглядывающей своим устрашающим видом из-за прилавка в кулинарии, а ещё хуже, мясной лавки, то она уж точно могла навести куда больше страха, нежели этот офицеришка. И всё же я решил ему подыграть, делая вид испуганного мальчика, который вот-вот расплачется, и в то же время очень настойчиво давая ему понять, что моя история никак не позволяет мне возвращаться обратно. Другими словами, пути назад нет. В конце нашей беседы он выдал мне какой-то заламинированный лист бумаги и сказал, что это мой документ на неопределённое время. Типа паспорта. Он должен быть всегда при мне, на случай, если меня остановит полиция для проверки личности и всякое такое. Также сказал, что с этим документом я могу свободно передвигаться по всей Бельгии.

Сделав небольшую паузу и посмотрев пристально мне в глаза, как бы убеждаясь, понял я или нет, добавил, что этот документ мне нужно будет предъявить секьюрити при входе в лагерь (место, где живут беженцы). При этом выдал мне ещё один лист бумаги, на котором была изображена карта расположения этого лагеря, а сверху большими буквами было написано: «Le Petit-Château»… то самое место, о котором предупреждал тренер.

Лагерь этот располагался недалеко отсюда, как я понял, взглянув на карту, минут 30–40 пешком. Просить о том, чтобы меня перевели в другой лагерь, я не стал, так как никаких беспокойств по этому поводу я не испытывал, даже наоборот, у меня почему-то был живой интерес к этому месту, хотелось увидеть его воочию и прощупать его самолично.

Выйдя из кабинета, я увидел Руслана, который сидел в полупустом зале на стуле напротив. Выглядел он очень поникшим и, вероятно, ждал Ашота. Я подошёл и поинтересовался, от чего он такой унылый и куда его определили. На что он ответил, что ничего хорошего не произошло, а определили его, как он сам выразился, в самое «пропащее место» в Брюсселе. По-видимому, он был очень хорошо проинформирован о всех лагерях, находившихся в округе, и хотел попасть в один из лучших.

– Меня посылают в «Пети Шато»! – сказал Руслан с очень кислым лицом.

– А тебя куда адресовали? – спросил он тут же.

Я ответил, что и меня туда же, и добавил, чтобы он не падал духом, что всё будет хорошо.

– Ты знаешь, Руслан, – сказал я, порой не так страшен чёрт, как его малюют… так что не переживай заранее.

Через несколько минут вышел Ашот. Это была эпическая картина: он ссутулился, побледнел, на лице вообще не было признаков жизни. Мне кажется, что так выглядят люди, которых приговорили к смертной казни или, на худой конец, к пожизненному отбыванию срока где-то на каменоломне. Мы даже рассмеялись с Русланом, сразу поняв, что теперь мы будем «отбывать срок» в одном месте.

– А ты чего такой довольный? – спросил меня Ашот.

– А с чего мне огорчаться? Лагерь определили, документ выдали. Что ещё нужно?

– Лагерь лагерю рознь, – поддержал его Руслан серьёзным тоном.

– Может быть… я не знаю. Но так, как расстроился Ашот, расстраиваться точно не стоит, – сказал я, смеясь и глядя на Ашота, после чего мы пошли к выходу.

Le Petit-Château (Пети Шато), в переводе с французского – маленький замок. Это действительно был замок, который находился в самом центре Брюсселя. Построенный в середине XIX века позже он был отдан под казармы для солдат. Потом долгое время служил тюрьмой для тех же солдат, вероятно, изменников. А ещё немного позже был военкоматом для молодых новобранцев. Лишь в 1986 году был переделан под центр для приёма беженцев. Само здание состояло из трёх этажей и было П-образной формы, внутренние углы здания соединяла высокая 6–7-ми метровая массивная стена, посередине которой были ворота в виде арки, а сверху по краям возвышались две башни, каждая из которых напоминала шахматную ладью. В середине был просторный двор, вымощенный брусчаткой. По фасаду здания, переплетаясь и карабкаясь аж до самого верха, рос дикий виноград, листья которого меняли свою окраску в зависимости от времени года. Особенно красиво листья смотрелись осенью, когда они были багряно-красного цвета.

Мы втроём подошли к офису секьюрити, который располагался прямо у ворот замка, и зашли внутрь. Стены офиса были все облеплены мониторами, где просматривался каждый уголок лагеря. Там находились два охранника, мы показали им наши новые документы и присели на стулья, стоявшие под стеной. Молодой парень взял наши документы и стал выписывать все данные. Второй молодой охранник стал подзывать нас по очереди и фотографировать; сфотографировав, сказал нам подойти завтра утром для получения пластиковой карточки (пропускного). Потом один из охранников отвёл меня в сторону и попросил подождать здесь, сказав, что сейчас подойдёт социальный работник для несовершеннолетних и всё мне покажет и расскажет… Говорил он на английском, простыми, элементарными фразами, поэтому понять его было несложно. Через несколько минут подошел молодой человек, звали его Франк. Ему было лет тридцать, худощавый, высокого роста, очень коротко стриженный с узенькими усами над губой и такой же узенькой, короткой эспаньолкой на бороде. Он представился и сказал, что он мой социальный работник и, если будут какие-то вопросы, то обращаться непосредственно к нему. Говорил он со мной по-русски, с небольшим французским акцентом. Франк был бельгиец. Ашот с Русланом остались ожидать своего соцработника. Как потом выяснилось, всех в лагере распределяют по группам (количеству людей), и у каждой группы свой соцработник. После того как Франк показал мне, где находится его офис, мы продолжили ознакомление с Пети Шато. Офисы всех социальных работников находились на первом этаже здания также, там находилась столовая, игровая комната или комната досуга, небольшой телевизионный зал, мест так на 30–40, в углу здания находилась большая кладовая комната, где можно было взять всё необходимое для ванны и туалета; несколько больших, просторных комнат на том же первом этаже занимали женщины, где они скрашивали свой досуг обычными женскими занятиями (вышивкой, аппликациями, чтением), но в основном, конечно же, они просто там сидели и разговаривали. По центральной лестнице мы поднялись на второй этаж, там начинались жилые комнаты, среди этих комнат, находился небольшой спортивный зал, где можно было поиграть в мини футбол и побросать мяч в баскетбольное кольцо. Поднявшись на третий этаж, мы с Франком оказались в центре длинного коридора, по периметру которого были расположены комнаты – много комнат. Пройдя по коридору, свернули в левое крыло; Франк открыл узкую дверь и мы вошли внутрь, оказавшись в большой, светлой, прямоугольной комнате с высоким потолком, высоким, узким окном напротив двери и двумя узкими окнами, расположенными по углам комнаты. Комната была довольно широкая, посередине шёл коридор, а по обеим его сторонам были маленькие кабинки (два на два метра), по шесть с каждой стороны. Кабинки были сделаны из металлопластика, вместо двери висела плотная тёмно-синяя занавеска. И если потолки в комнате были высокие, около пяти метров, то сама кабинка была метра два в высоту. Человек высокого роста, как я, например, мог встать на цыпочки и легко лицезреть «комнату» соседа, хотя по-большому счёту лицезреть там было нечего: кровать, узкий высокий железный шкаф для вещей и стул. Над кроватью висел светильник, который горел очень тускло, чтобы ночью не мешать остальным.