– Это я помню, – кивнул головой Витек, – шухер стоял еще тот. Президент тогда еще обещал…
– Да мало ли чего он обещал! – грохнув кулаком по столу, взревел Михалыч. – Этот!..
– Тихо ты!!! Сядь! Чего разорался?! – испуганно зашипел Витек, оглядываясь на зашевелившегося Петьку.
– Да спит он, не дергайся… – обмяк Михалыч. Плеснул в грязный стакан из бутылки и залпом выпил. – Вот ведь, думал, что позабылось уже, ан нет…
– Память наша штука необъяснимая…
– Воистину, – слабо усмехнулся Михалыч. – Что надо не запомнить, а чего хочешь забыть само в голову лезет.
– Ну а чего дальше-то было? Каким макаром вся эта политика тебя из дома выгнала?
– Да вот таким… Когда Валю с Рустамом похоронили, мы заявление сделали, что все равно в выборах участвовать будем. Я к тому времени уже был зарегистрирован как кандидат. В тот же вечер дома раздался звонок. Мне предложили снять свою кандидатуру, иначе хана. Я их послал куда подальше, а жене с дочкой велел вещи собрать. Утром отправил в деревню к теще, от греха подальше. Пару дней все тихо было, кампания предвыборная шла своим чередом, я с избирателями встречался. И вот на одной такой встрече приходит записка – встаньте и заявите, что избираться не будете. Ну, я прямо со сцены записку эту прочитал, а заодно добавил от себя кое-что, матом. Люди в зале посмеялись, похлопали, еще вопросов накидали и разошлись мы только через два часа. Приехал я домой, а у двери видеокассета лежит. Что за дела, думаю… Взял. Дома в видик вставил, сам на кухню вышел, чайник поставить. И тут слышу Надюшкин голос, дочки моей: "Папа! Папа!" Я в комнату влетел, а на экране дом тещин, а рядом все мое семейство сидит, к лавке во дворе привязанные. А вокруг них ящики какие-то и провода тянутся. А за кадром голос говорит – "Вот теперь их жизнь в твоих руках. Звони в избирком и снимай свою персону с выборов. И не шали, иначе не будет ни дочки, ни жены с тещей, ни домика в деревне". Я в коридор выскочил, стал в милицию звонить. Набрал номер районного РУВД, а там тот же голос, что и на кассете мне и говорит – я же тебя предупредил. Теперь, мол, сам виноват. Засмеялся еще, гад, и тут же взрыв…
– По видику?
– По квартире. Квартиру они взорвали и меня вместе с нею.
– Как же ты жив остался?
– Чудом, Витенька, чудом. Взрывчатки эти ребята не пожалели и взрывом весь наш подъезд с первого по пятый этаж разнесло. Меня спасло, что телефон в коридоре стоял, прямо у двери. Был еще японский с трубкой переносной, но у него аккумулятор сдох, новый купить негде было, поэтому пользовались стареньким советским. От взрыва вышибло двери моей квартиры и соседей напротив, меня к ним и закинуло. А когда перегородки рушиться начали, то в наружной стене трещина появилась, пол накренился, я прямиком на улицу и выкатился в снег.
– Да, зимой ведь дело было… А что, невысоко жили?
– На четвертом этаже. Обгорел я тогда, поломался жутко – медики со мной полгода возились. А главное – полная потеря памяти.
– Как это – потеря? – недоуменно уставился на Михалыча Витек.
– А вот так. Поначалу я действительно ничего не помнил, а потом уже сознательно стал косить под контуженного, когда вспомнил что к чему.
– А зачем?
– Чтобы в живых остаться. Газетам сообщили, что я погиб при взрыве. К тому же нагородили что у меня в квартире был целый склад взрывчатки, вот она и рванула. Документы мои сгорели все, рожу мне тогда попортило изрядно и узнать меня могли с трудом. А я надеялся, что семья все же жива – если я мертв, то зачем семью убивать?
– Дурак! – фыркнул Витек, но тут же спохватился – Ох, прости, Сережа…
– А чего прощать-то? Дурак и был. Не стал я ждать пока медики меня милиции передадут для выяснения личности, решил удрать. Ночью пробрался в кладовку и спер кое-какую одежонку – моя почти полностью сгорела. У одного барыги денег позаимствовал и двинулся на попутках в деревню. Приехал, дом стоит. Забегаю, а там теща сидит седая вся, меня не узнает. От соседей узнал, что не взорвали, а расстреляли они Анюту с Надюшкой. Не было взрывчатки в ящиках. Специально спектакль разыграли, чтоб на пленку снять, а сами тут же их и… – голос Михалыча дрогнул. – Изнасиловали сперва на глазах у тещи, а потом из пистолета…
– Господи, да что же это за люди такие? – вплеснул руками Витек. – И ты с тех пор так и маешься?
– А как еще? Некуда мне деваться, да и не зачем. Теща вскоре померла, дом тут же на бревна растаскали – наследников-то нету. Я обратно в город вернулся, сперва на вокзалах ночевал, потом в подвал переселился. А три года назад с Петькой познакомился, он меня сюда и привел. С тех пор здесь и обитаем…
– Да я не про жилье! Как же ты живешь-то с таким горем на душе?
– Живу вот… Человек такая скотина – ко всему привыкает… Да и что мне делать-то оставалось? Жену с дочкой не вернешь, меня смерть не взяла, самоубийство не по мне… Не мстить же! Да и кому мстить? Тем, кто стрелял и насиловал? Так они сами передохнут – свои же перестреляют, если уже не прибили. Заказчикам? Так те сидят так высоко, что и близко не подберешься. А того гада, что наемниками командовал я разыскал потом – на кладбище.
– Тоже пристрелили?
– Нет, сам помер. Он каким-то ментовским начальником был, в почете. А помер страшно – ехал утром на работу и посреди дороги парализовало его. Машина прет на всех парах, водил-то он сам, а он шевельнуться не может. Нога на педали газа лежала, машина предельную скорость набрала и в реку сквозь ограждение. Так и утоп… Когда машину выудили, то спасатели на его лицо смотреть не могли – рожа у мертвеца была прямо как в одном рассказе у Конан Дойля.
– А ты как узнал?
– А я сам видел, как его вытаскивали – я там рядышком на пропитание шабашил. Там неподалеку храм реставрируют, туристы постоянно водятся, ну и наша братия там промышляет кто чем.
– Ясно… А здесь как оказался, если у церкви побирался?
– Это Петькина заслуга. Я на пятнадцать суток угодил по глупости – не углядел что менты приехали чужие, а не те, которым мы дань платили. Покуковал я в изоляторе свои две недели, вышел, а на моем месте уже другой мужик устроился. Попробовал выпереть, ан не тут-то было – он уже с местными скорефаниться успел и меня же в три шеи и погнали. Ну, дело уже привычное, потопал на вокзал. А там дорога через детский парк идет, я после казенных-то харчей притомился и на скамейку у пруда сел. Жрать охота – сил нет, а денег ни копейки. Да еще и без своего места. Сижу, на природу любуюсь. А на берегу какая-то бабка голубей кормит, целый батон с собой притащила и крошит. Я ей так вежливо говорю: "Матушка, дай хлебушка ради Христа". А "матушка" в ответ как понесла матом! Аж голуби от ее ругани покраснели, но жрать не перестают. Плюнул я с досады, пошел прочь. Только на другую аллею свернул – сзади за руку дергает кто-то и говорит: "На, поешь". Оборачиваюсь, а передо мной пацан стоит и батон протягивает. Так и познакомились мы с Петькой. Он, оказывается, тоже за бабкой следил, хотел поесть попросить, да я раньше встрял. А услышав как бабка меня отчихвостила, раздумывать не стал – выскочил из кустов, батон вырвал и тикать.
– Да, это он умеет… – себе под нос пробормотал Витька.
– Чего? – не понял Михалыч.
– Да это я так, про себя… А про подвал откуда узнали?
– Да ниоткуда. Петька сюда ночевать повадился ходить, благо людей здесь ночью не бывало никогда. Он меня сюда и притащил. И надо же такому случиться – прорвало одну трубу, вентиль сорвало начисто, а там кипяток крутой. Пар столбом, вода лупит, мы здесь как взаперти оказались – труба аккурат между нашей дверью и выходом лопнула. Ну не ждать же, пока мы тут сваримся навроде раков! Я к пульту скакнул и котел погасил, вода чтоб остыла – даром, что ли, сразу после института в такой же кочегарке пахал? Потом полез искать трубу, через которую вода в котел поступает, вентиль закрутил. Вода почти сразу на убыль пошла, а через полчаса совсем перестала. Только мы с Петькой ноги делать собрались, а в дверях уже три мужика стоят – начальник местного ЖЭК и пара сантехников прискакали.
