В 1950 году Мария вышла замуж за бывшего на 16 лет старше ее Германа Рорбаха, умственно несколько отсталого и даже внешне никак не подходившего ей. Совершенно очевидно, что она пошла за него лишь с целью как-то устроить свою жизнь.

Всюду, где жили потом супруги Рорбах, Мария затевала ссоры с домохозяевами и соседями, причем нередко пускала в ход и кулаки. О самом Рорбахе все вспоминали как о добродушном, третируемом женой дурачке, покорном и безответном, желавшем только, чтобы его оставили в покое.

Последние месяцы перед смертью Германа Рорбаха в квартире супругов почти ежедневно бывал английский сержант Райан, а дважды в неделю, получив увольнительную на всю ночь, оставался у них до утра. Рорбах не возражал, он хотел лишь, чтобы эти слишком бросавшиеся в глаза людям визиты не стали правилом.

Соответственным был и принятый в семье Рорбахов лексикон. По словам соседок, Мария называла мужа не иначе как «тупица», «глупый пес», «свинья».

Для гордящихся своим строгим католицизмом мюнстерских обывателей все сказанное являлось достаточным поводом счесть Марию Рорбах мужеубийцей. Кто родился вне брака, воспитывался в приюте, был судим, кто, не имея ни стыда ни совести, предается своим инстинктам, кто по расчету выходит замуж, а потом изменяет мужу с иностранным оккупантом, кто по воскресеньям не посещает церкви и даже не ходит к исповеди, - тот в конце концов становится убийцей.

Таким образом, Керссенброкштрассе изъявила полную готовность быть полезной уголовной полиции.

Хозяин молочной лавки, каждое утро забиравший доставленные с фермы бидоны с молоком, явился к Йохуму, чтобы сообщить, что после той ночи, когда, по предположениям полиции, произошло убийство Германа Рорбаха, он, выйдя на улицу, увидел поднимавшиеся из трубы дома № 17 густые клубы дыма.

Контролер газовой компании, узнав о наблюдениях хозяина молочной лавки, посетил Йохума, чтобы предложить снять показания счетчиков в квартире Рорбахов. Это было сделано, и выяснилось, что со времени предыдущей проверки Мария Рорбах израсходовала газа на 14 кубометров больше, чем за такой же срок в прошлые месяцы. Не напрашивался ли отсюда вывод, что, расчленив труп убитого мужа, Мария сожгла в кухонной плите его голову вместе с бывшей на нем одеждой, а затем огромным количеством горячей воды полностью смыла все следы крови, которых поэтому и не смогли обнаружить сотрудники Йохума?

Мюнстерская уголовная полиция, во всяком случае, сделала такой вывод, да и не могла не сделать его, если желала дальше держать Марию Рорбах в заключении.

Однако важнейшую косвенную улику для обоснования ареста представила некая Эльфрида Мастере, прежде закадычная подруга Марии, а ныне супруга капрала британского королевского конно-артиллерийского полка.

Мария и Эльфрида, в девичестве Доннер, были знакомы еще по приюту в Мариенбурге и после выхода оттуда продолжали дружить. Эльфрида и познакомила позднее Марию с Дональдом Райаном. Но на этом дружба и кончилась, так как красивый Дональд был дружком самой Эльфриды и та слишком поздно заметила, что он отдает предпочтение другой.

Во всем черном явилась Эльфрида к Йохуму и со слезами на глазах сказала:

- Нет, нет, господин комиссар, я до сих пор не могу поверить, что Мария убила своего доброго, преданного Германа ради этого повесы!

Твердой уверенности Эльфриды Мастерс-Доннер в виновности арестованной комиссия по расследованию убийств в то время еще не разделяла, и Йохум с некоторым удивлением спросил:

- Откуда вам, собственно, известно, что фрау Рорбах убила своего мужа?

Эльфрида несколько раз всхлипнула, словно ей трудно было говорить об этом, но затем уже без запинки произнесла:

- Да от нее самой, господин комиссар. Она сама не так давно говорила мне, что убьет Германа.

У Йохума перехватило дыхание:

- Когда она вам это сказала?

- Осенью прошлого года.

- Где? По какому поводу?

- О, без особого повода. Мы сидели на кушетке у нее в кухне и болтали о всякой всячине. Вот тогда она сказала мне и об этом.

Обер-комиссар с сомнением покачал головой.

- Но о намерении совершить убийство ведь не говорят так, как о погоде или о ценах на мясо. Какой-нибудь повод все-таки должен был быть?

- Нет. Она часто до этого говорила, что когда-нибудь отравит мужа.

- Что значит - отравит? Чем же она собиралась его отравить?

- Сильным снотворным, которое она всегда держала в своем кухонном шкафу.

Йохум недоверчиво разглядывал странную подругу Марии Рорбах. В кухонном шкафу арестованной действительно оказалось снотворное, но это были совсем безобидные таблетки, которыми невозможно отравить человека. Да и соседи подтвердили, что страдавший бессонницей Герман Рорбах всегда принимал эти таблетки. Нет, «отравление с помощью снотворного» не укладывалось в версию Йохума.

- Но что она собиралась сделать с трупом? Или об этом она ничего не говорила? Ведь отравление скрыть невозможно.

Эльфрида Мастере самодовольно кивнула:

- Конечно. «Потом я распилю его и вывезу на своем велосипеде» - так она мне сказала.

Это уже больше понравилось Йохуму.

- Вот как! Она, значит, говорила, что распилит труп?

- Слово в слово.

- Неужели она не боялась, что это раскроется? Ведь и распиленный труп легко опознать, если найдут голову.

- Голову? Ее она хотела сжечь. Да, так она мне сказала.

Йохум предостерегающе поднял палец и мягко сказал:

- Но если Мария Рорбах сказала вам, что убьет своего мужа и вы всерьез ей поверили, вас могут наказать за то, что вы об этом не сообщили. Или вы не поверили ей?

На миг Эльфрида Мастере испуганно сжалась, но затем быстро сообразила, что Йохум дает ей путь к отступлению.

- Но Мария так часто говорила это, что я не могла принимать сказанное всерьез, господин комиссар.

Йохум остался доволен. Хотя он сам только что подсказал свидетельнице, что подобную болтовню нельзя принимать всерьез, в протоколе допроса он тут же записал, что свидетельница Мастере слышала, как обвиняемая вполне серьезно и правдоподобно говорила о намерении убить мужа. Слово «правдоподобно» Йохум даже подчеркнул, хотя весь его жизненный опыт отрицал возможность такого детального посвящения кого-либо в планы убийства.

Следственный судья Мюнстера не стал, однако, ломать над этим голову. Он подписал ордер на арест Марии Рорбах по подозрению в коварном убийстве мужа из низменных побуждений.

Через два дня после обнаружения в озере Аа трупа взволнованное население города узнало, что ужасное убийство раскрыто.

«Убийцей оказалась собственная жена, личность без роду и племени и без всяких признаков морали», - с отвращением сообщала пресса и далее указывала мотивы убийства: «Мария Рорбах хотела избавиться от бывшего на 16 лет старше ее солидного и порядочного мужа, чтобы беспрепятственно предаться разгулу».

Добрых мюнетерских граждан это объяснение вполне устраивало. Такая личность не заслуживала жалости; они уже не спрашивали, не раскаялась ли арестованная, не созналась ли она в своем злодеянии. И уж конечно, ни у кого не возникало вопроса, что маляра мог убить кто-то другой.

Пока они ни о чем не будут спрашивать. Это было ясно и обер-комиссару Йохуму, и в первую очередь английской военной полиции, внезапно проявившей живейший интерес к делу. Как только стало известно, что Мария Рорбах убила своего мужа, в штаб оккупационных войск поступило донесение о расследовании Йохума. Там были очень довольны оперативностью немецкой комиссии по расследованию убийств, однако придавали большое значение тому, чтобы общественность как можно скорее узнала о признании обвиняемой или, по крайней мере, о наличии неопровержимых доказательств ее вины.

Позднее, на процессе, защитник подсудимой настойчиво пытался выяснить у обер-комиссара Йохума подробности имевшего место обсуждения. Однако руководитель комиссии по расследованию убийств в этом вопросе был весьма сдержан.

- Британские военные власти, - сказал он, - интересовались делом Рорбаха лишь в той мере, в какой оно могло дать ключ к раскрытию дела Беле. Вот все, что мне известно.