Поразительно, чем можно выдвинуться в толпе – стоит только в позе власть имущего предпринять какое-либо «революционное» выступление, непонятное и психологически странное остальным. А вообще, за последние годы страшно понизился уровень парной.

1 января

Празднования и поздравления, и всюду металлорок. Он сводит с ума не одними децибелами, но и ритмом, который не только отупляющ, но соматически разрушителен. Это маршеобразный ритм, настраивающий на агрессивную атаку. Олег Чухонцев обо всем сразу: это не соревновательная идеология, а главари группы захвата.

Просто так встретилось в записках: Бердяев Булгакову: «А что, Аделаида (Герцык) была сегодня очень софийна?».

3 января

Вечером звонил Аверинцев, еще раз поздравил с Новым годом: «Чтобы твоя воля все препятствия побеждала». (В другой раз сказал: «Чтобы ты так же крепко держала меч в своей руке».) Еще раз вспомнил анекдот о различии между немцами и австрийцами, только один австриец теперь – пиво, а два – вальс, а в другом варианте было – «психоаналитик и пациент», а трех по-прежнему не бывает, потому что тут примешивается кто-нибудь из инородцев.

И еще Сережа рассказал анекдот из тех любимых, что сравнивают ментальность двух наций: как в конце 1-й Мировой войны в окопе два офицера, прусак и австриец, обсуждали положение вещей, когда все трещало по швам; прусак, подкручивая ус, говорит: «положение серьезно, но не безвыходно». Австрияк отвечает: «положение безвыходно, но несерьезно». «Тебе не кажется, что наступает конец света, ведь мой свет – это Европа. Америка кончилась, срам! Ирак бомбят, хорошо это или плохо, но это серьезно. И в этот момент вся Америка занята Моникой Левински. Если бы коммуниствующие пацифисты устраивали демарши, это было бы еще ничего. А тут сочетание похабства с реликтами худшего ханжеского пуританизма. На этом фоне как велик Саддам Хусейн!». Тут я заметила о парадоксальной ситуации Клинтона: нас, весь мир, уверяют, что все дело в юридической стороне, а именно, в нарушении клятвы на Конституции, присягая которой, он дал слово не врать. Что ж, проступок ужасный. Но для установления факта самого служебного романа обличители публично погрузились в раскапывание и извлечение на свет интимных подробностей прелюбодеяния, на фоне чего нравственная сторона дела скрылась из виду. Сережа с этим сразу согласился.

Мы опять возвращаемся к Ираку: «В настроениях иракцев есть то, что я не могу не уважать. И если этого не понимать, то это еще одно свидетельство безумства. Фукуяма поразил меня не рассуждениями о конце истории, а тем, что объяснял российские события не экономическими, а оскорбительными мотивировками. (Я вспомнила, что Аристотель делил все мотивировки на: 1) разумные, 2) оскорбительные и 3) вожделительные. Выбирайте, которые тут главные.) Мир сейчас довольно сильно рассердился на Америку за Ирак. Вся Европа, кроме Германии, чувствует себя слабой, на задворках».

«А что делается с исламом? Ислам кротким не был никогда. Однако террором занимались исламисты, и их презирали в исламском же мире, а теперь умма молчит. С раввином я пререкался на Святой земле, но с мусульманством знаком по рассказам родителей, которые во время войны укрывались в Средней Азии, откуда мои главные познания. Вряд ли те склонны к пререканиям».

Зашел разговор о Бахтине. «Махлин, – сказал Сережа, – занимается ужасающей бахтинской индустрией. Но меня пугает и противоположный негативистский подход к Бахтину»; привел в пример некоего иностранца. «Когда человек, совершенно не потрудившийся внимательно вникнуть в то, что говорит Бахтин о Достоевском, одним жестом отметает все, то это очень противно». Мы пришли к выводу, что «ужасающая индустрия» развернулась во всех областях умственной деятельности. Сережа: «А Гройса знаешь? Он – диктатор в Германии, впрочем, как и в России. Он всем объяснял, что Бахтин тоталитарист и сталинист. Мандельштамовская индустрия тоже есть, а так как Осип Эмильевич был человек еще более уязвимый, то, читая статьи о нем, я оглядывался на его портрет. Проблема не в том, что люди занимаются известными лицами и существенными предметами, а в том, что то, что было до них, им совершенно чужое». (Я: «Такова новая философская кухня во Франции. И мы им, новым любомудрам, платим благодарным подражанием».) В отношении истолкования поэзии – этим все больше занимается мой уважаемый антипод – Гаспаров. Оказывается, по его мнению, стихи не могут быть просто поняты, без научного посредника-толмача. Это позиция инопланетянина…» (При этом отношения С. с Гаспаровым были уважительно-дружескими, между ними был даже заключен договор: кто первый уйдет из мира, тому оставшийся напишет некролог. Гаспаров это слово сдержал.) «Характерна история одного завкафедрой литературы Венского университета, словака, который был возмущен поданным мной списком литературы для студентов – наличием в нем четырех романов Достоевского и отсутствием поэмы о Владимире Ильиче Ленине Маяковского. “Где поэма?”

В советской школе, это было в 1957 году, учительнице, которая спрашивала меня об этой поэме, я сказал, что это литературная неудача, и она все равно поставила мне пять. Вот какая разница между прошлым тоталитарным режимом и сегодняшней свободной Европой! Я тебе не рассказывал, как я встретился в Риме с одним иезуитом? Ты его, наверное, знала, он болел болезнью Паркинсона, теперь уже умер. Он написал книжку по марксизму, где разбирались различия между Иовчуком, Митиным и Юдиным. Я хотел написать поэму о том, как собирались все эти марксисты, и хотя они не верили в Бога, они обратились к Нему с просьбой послать им хотя бы одного ангела-читателя. Им был бы этот иезуит.»

14 апреля, среда

Звонил Аверинцев, приехал на неделю. На его вопрос «Как ты?», я обнаружила, что сказать мне ничего, кроме как, что втуне долгом единым живу. Сереже это тем более понятно.

На балканский кризис он смотрит близким мне образом: гораздо меньше негодования на американцев, больше – на Милошевича. «К сожалению, – высказал Сережа вполне ясную вещь, – Милошевич может служить для рекламы Зюганова». Поднялся вопрос о политике СМИ. «Журналист – это человек, думающий прежде всего о себе самом, которому сегодня требуется что-то обсценное и к тому же приватное, что хорошо пойдет». «Последствия американских действий еще трудно себе представить: американцы – бывший пуританский народ, позволяющий себе больше, чем в южных католических странах, где соблюдается мера пристойности. Самая страшная жизнь в Цюрихе: вся гнусность соседствует с Собором и университетом!». Сережу не то чтобы радует, но, наконец, не печалит австрийская новость, что главой одной из австрийских земель избран тамошний Ле Пен, господин Рамблер. «Все же это как-то уравновесит разгул левых. А китайцы хотят изобрести эссенцию молодости…». Для умножения своего населения? Или для избранных?

16 апреля

Наконец, доклад Сережи в МГПиЯ, посвященный Н. Трубецкому и евразийству в целом. Солидная дама из МИДа сделала установочный «крепкий врез» в духе холодной войны, перенеся нас в советские времена: «Как мы относимся к балканскому конфликту». Я была вне себя от подобной установки, да еще перед выступлением Аверинцева о Н. Трубецком; ощутила себя в мышеловке, как раньше, в энциклопедии, когда нас загнали в Актовый зал под предлогом совещания, а на самом деле, чтоб коллективно проголосовать за одобрение советской агрессии 1968 года в Чехословакию. (Тогда я встала и вышла из зала, что повлекло затем возмущенный донос в партбюро, – почему Гальцева ушла, я бы тоже хотела так сделать? – и скандал, который, как мог, усмирял А.Г. Спиркин, «мой заступник и защитник», который «спасал» меня, заявляя в партбюро, что ко мне в это время пришел автор. Ему я возмущенно заявила, что он обессмыслил мой поступок. Между прочим, воздержался из всего зала один человек, наш младший редактор – Маша Андриевская3).