И да, у меня вроде как целая коллекция таких с тех пор, как этот сумасшедший мудак начал преследовать меня.

- Что ты делаешь? - бормочу я, глядя на его отражение в зеркале.

Себастьян зачарованно водит пальцем взад—вперед по моему плечу, как будто заново изучает что-то о своей анатомии - или моей.

- Что это за вопрос?

- Очень простой. Ты... не должен быть здесь прямо сейчас.

- Тогда где я должен быть?

- Я не знаю... Снаружи?

- Так ты хочешь что-то вроде «бам-бам-спасибо-мэм» ?

- Это не то, что я имела в виду.

Его пальцы ползут вверх по моему плечу к ключице, пока он не обхватывает ими мое горло. Захват не жесткий, но угроза есть. Даже едва заметное понижение его голоса свидетельствует о его настроении.

- Уйду я или останусь, решать только мне, так как насчет того, чтобы ты привыкла к этому, малышка?

Он называет меня малышкой, так что сейчас он не может быть в своем зверином режиме.

- И как я должна это воспринять? - Я насмехаюсь.

- Как хорошая девочка.

- Не называй меня так.

- Ты предпочитаешь, чтобы тебя называли хорошей шлюхой?

- Прекрати. - Мои щеки горят. - Мне не нравится, когда меня называют шлюхой за пределами…ты знаешь.

- Это я действительно знаю.

Он ослабляет хватку, но не отпускает меня, пока нащупывает пульс.

- Как ты узнал?

- Мы были вместе достаточно долго, чтобы я мог читать язык твоего тела. Это первое, что я замечаю в людях.

- Почему?

- Хм. - Его голос рассеянный, кажется, он глубоко задумался. - Я думаю, это потому, что меня учили помнить о том, какой образ я проецирую на мир.

- И это дало тебе возможность узнать о языке тела людей?

- Да

- Просто так?

- Просто так. Ты была бы удивлена, узнав, как много люди рассказывают о себе простым жестом. Потирание носа, потные руки, ерзание или даже слишком долгий взгляд на человека дают мне представление об их душевном состоянии.

- Только намек? Почему не всю картину целиком?

- Потому что этого никогда не бывает достаточно. Их одежда, осанка и манера говорить - вот что дополняет его. Обычно одной встречи достаточно, чтобы определить, является ли этот человек другом или врагом.

- К какой категории я принадлежу? - Я дразню.

Однако выражение лица Себастьяна ничего не выражает. Только его нахмуренный лоб указывает на то, что я предполагаю как замешательство. Или, может быть, это недовольство.

- Ни то, ни другое, - тихо говорит он.

- Я думала, что это единственные категории, которые у тебя есть. Есть ли другие, о которых я должна знать?

- Пока нет.

- Да ладно, это нечестно.

- Никогда не утверждал, принадлежность к этой нейротипичной категории.

- Потому что ты читаешь людей?

- Потому что я тактично избегаю плохих людей.

- Разве ты сам не плохой?

- Зависит от обстоятельств.

- Например?

- Например, когда нахожусь под угрозой.

- Учитывая твои избирательные навыки, ты сможешь предотвратить опасность. Тебе следует стать детективом.

- Долгие часы работы за минимальную зарплату? Нет, спасибо.

- Я вижу, ты тоже жадный.

- Я не жадный. Я просто осознаю свою ценность. Было бы оскорблением для моего IQ следовать карьере, которая никуда меня не приведет.

- Значит, помощь людям в достижении справедливости ни к чему не приведет?

- Зависит от твоего определения справедливости.

- Их больше одного?

- Конечно. О чем ты думаешь, когда на ум приходит слово ”справедливость"?

- Что люди должны заплатить за то, что они сделали.

- Это просто упрощение.

Я ударила его по плечу.

- И каков твой не упрощенный взгляд?

- Правосудие - это система, созданная для того, чтобы власть имущие могли безнаказанно совершать свои проступки под покровом праведности. Они узаконили свои варварские обычаи и приняли законы, чтобы защитить себя от наивных дураков, которые все еще думают, что добро всегда победит. Как и во всех системах, правосудие ежедневно искажается, так что истина искажается, а невиновных ошибочно обвиняют только по той причине, что они являются удобным козлом отпущения для людей, которые отдают приказы.

- Вау. Это такой циничный взгляд на мир.

Он приподнимает бровь, на его губах появляется легкая улыбка.

- Ты, как никто другой, должна это понимать, поскольку ты ко всему относишься с сарказмом.

- Сарказм не делает меня циником.

- С твоим мрачным чувством юмора, это так и есть.

- У меня нет мрачного чувства юмора.

Он поднимает руку и показывает ее мне.

- Видишь это?

Я хмурюсь.

- Что?

- Чернота, покрывающая мои руки, когда я случайно касаюсь твоего юмора.

- Не смешно. - Я борюсь с улыбкой, пробегая пальцами по его татуировке. - Что это значит?

- Мой разум - моя единственная клетка.

- Это прекрасно, особенно в сочетании с японским. Кто-нибудь перевел их для тебя ?

- Нет.

- Так ты сам перевел это? Это впечатляет. Обычно люди вытатуируют на себе всякие неправильные вещи. Я могу говорить за японский, но я слышала, что это случается и с арабским.

Он приподнимает бровь.

- Я правильно говорю по-японски?

- Совершенно верно. Когда ты их набил?

- Когда мне было восемнадцать.

- Хотела бы я быть достаточно храброй, чтобы тоже что-то набить.

- Мы пойдем вместе и сделаем одинаковые татуировки.

По какой-то причине эта идея не кажется мне такой уж безумной. Я прижимаюсь к нему, и по моей спине пробегает холодок. Он такой теплый, и я имею в виду не только физически.

В нем есть что-то такое, что я постепенно узнаю. У него черно-белый взгляд на мир, но он ведет себя так, как будто он серый. В каком-то смысле он имитирует чувства, которых у него нет, и я нахожу это совершенно очаровательным. Является ли это защитой или механизмом преодоления? Или, может быть, он действительно антисоциальный.

В любом случае, все, чего я хочу, - это узнать о нем побольше, потому что, по-видимому, его образ все это время вводил меня в заблуждение. Когда я снова вздрагиваю, он тянется за своей курткой и набрасывает ее на мою наготу.

- Хотя жаль прятать свои сиськи.

- Ты сексуальный наркоман? - Я шучу.

- Может быть. Кто знает? - Он приподнимает плечо, как будто это обычное явление. - А теперь вернемся к твоему любимому правосудию. Ты все еще веришь в это?

- Ага. Я верю в концепцию, что посеешь, то пожнёшь.

- Разве это не карма?

- Еще одна форма проявления справедливости.

- Почему?

- Почему что?

- Почему ты веришь в справедливость?

Я облизываю губы и чувствую, как мои стены медленно рушатся. Может быть, это из-за того, что наш разговор такой легкий, или из-за того, что я ценю, что он обнимает меня вместо того, чтобы отстраняться от меня слишком далеко.

Во всяком случае, слова покидают меня легче, чем я когда-либо думал.

- Когда я была в детском саду, там была куча белых девочек, которые издевались надо мной. Одна из них сказала, что я желтая, как банан, и часто обзывала меня. Она сказала мне, что ее мама сказала, что ее отец не может найти работу из-за таких желтых людей, как я, которые постоянно приезжают сюда. Из-за постоянных уколов и издевательств я больше не хотела ходить в детский сад, хотя и любила своих воспитателей в детском саду. Я спряталась в своем шкафу и отказалась выходить. Но однажды мама схватила меня за локоть и вытащила оттуда.

- Ты сделала что-то не так, Нао-тян? - спросила она меня, и когда я покачала головой, она сказала:

- Тогда почему ты прячешься, как будто ты это сделала?

Поэтому я объяснила ситуацию большими некрасивыми слезами. Я чувствовала себя такой обиженной, такой жертвой, и это приводило меня в отчаяние. Я думал, что мама разделит мои чувства, но выражение ее лица оставалось суровым, когда она сказала мне:

- Не бойся людей, которые судят тебя из-за цвета твоей кожи или того, откуда ты родом. Посмотри им в глаза и покажи действием, что ты здесь, чтобы остаться. И я это сделала. Я вернулась в детский сад и не поклонилась. Когда они стали порочными, я стала такой же порочной. Вскоре после этого эта девушка и ее друзья потеряли ко мне интерес и перестали меня беспокоить.