— Звучит как ужасное место.

— Я тоже так думал первую неделю. Хотелось только лечь на кровать и смотреть в потолок. А потом как-то и на шалости начали силы оставаться.

Омниа смотрел на оранжевую дорожку солнца на волнах, но мыслями был в Цитадели. Однажды он с братом занес снегом комнату занозы-Антония. Получилось даже слишком хорошо: он и сейчас ясно видел вытянувшееся лицо бедолаги, когда тот протиснулся в щель еле открывшейся двери и оказался по колено в сугробе. А потом это всё ещё и растаяло… Омниа украдкой улыбнулся. «Вот бы привезти туда Сеилема».

Принц видел, как вспыхивает интерес в этих зеленых глазах каждый раз, когда он говорит «север», «зима» и «снег». «Какого это: знать только два сезона вместо четырёх?» — думал принц. — «Не видеть, как все вокруг желтеет и умирает, не ловить на язык первую снежинку?». Уверенность посеялась внутри, жаркая как само пламя: он покажет ему, он расстелет мир у его ног.

Омниа не понял, когда небо порозовело, а нож выпал из рук. Сеилем призвал немного воды и собрал жемчужины из раковин в каплеобразный студень.

— Это твёрдая вода, — пояснил он на удивлённый взгляд Омниа.

Сеилем потянулся к принцу рукой и тот не понимал, что ему нужно, пока полукровка не взял его за кисть. Раковина. Он всё ещё сжимал разрезанную, но нераскрытую раковину. Сеилем улыбнулся, намекая. Омниа опустил взгляд на бледную кисть, касающуюся его золотистой кожи, на иссиня-чёрный овал ракушки между ними. Он хотел это запомнить. Принц плюхнул устрицу в ладонь Сеилема.

Полукровка раскрыл раковину и ахнул. Тут же закрыл её, глубоко вдохнул, заправил волосы за уши… Омниа достаточно хорошо его выучил: Сеилем всегда начинал мельтешить от потрясения. Он снова открыл створки, медленно и осторожно.

— Ты тоже это видишь? — спросил он у Омниа.

Принц подтянулся к нему, почти касаясь подбородком его плеча. В теле устрицы застряла идеально круглая черная жемчужина. Сеилем выдавил её из мякоти и подхватил потоком воды. Жемчужина перенеслась на его ладонь. В лучах заката она переливалась фиолетовым, её спокойное сияние напоминало Омниа полный Эфир.

— Такие попадаются очень, очень редко, — почти шептал Сеилем, — Нужно проткнуть её, пока она ещё мягкая. Нельзя её испортить.

Омниа невольно потянулся к жемчужине.

— Эй, — Сеилем поднял руку. — Не хватай пальцами.

— Чем же тогда?

Сеилем сверкнул на него глазами, облизнулся. Откинул пустые створки на песок.

— Губами.

Он поднёс ладонь к лицу херувима, смотрел на него выжидающе. «Откуда мне знать, что он не придумал это только что?» — подумал Омниа, чуть прищурившись. Ниоткуда. И тем не менее, он наклонился. Прохладный шарик лёг посередине нижней губы. Херувим весь подрагивал, боясь сжать его слишком сильно.

Когда он выпрямился, Сеилем одарил его широкой улыбкой и взглядом, полным восторга. Его грудь вздымалась от глубоких вдохов. Он размотал кожу на рукояти ножа и достал что-то, блеснувшее на солнце. Иглу.

— Ты доверяешь мне? — сказал Сеилем, держа иголку на уровне глаз херувима.

Его лицо было так близко. Омниа на миг прикрыл глаза, соглашаясь. Полукровка придвинулся ещё ближе, их ноги соприкоснулись. Он пробежался рукой по плечам Омниа, обхватил его лицо ладонью, провёл большим пальцем по скуле. «Какие у него горячие руки».

— Не зажмуривайся.

В зрачках Сеилема Омниа видел, как полукровка протыкал жемчужину. Его зелёные глаза лихорадочно блестели, губы приоткрылись, как бутон розы. Омниа не шевелился — только ресницы подрагивали. «Как ужасно. У него надо мной столько власти, а он даже не знает». Он думал, что хуже: встретить Сеилема или никогда его не встречать?

— Есть.

Принц ощутил пустоту на губах. А Сеилем держал на игле жемчужину. Он убрал её в твёрдую воду.

Омниа взмок, как будто обежал всё побережье. Дрожание, накал от волнения так и не выплеснулись из него, и он не знал, куда себя деть. Сеилем, напротив, выглядел расслабленным. Он повернулся к Омниа, наклонил голову набок, подставляя щёку розовому закату… Нельзя. Омниа с каждым днём больше понимал, как чувствует себя пёс на цепи. Он же и был тем, кто эту цепь натягивал.

***

— Помоги, — Сеилем повернулся спиной, убирая волосы с шеи.

Он весь день щеголял ниткой чёрного жемчуга. Та была короткой, едва доставала ему до ямки между ключиц. Омниа то и дело ловил себя на том, что смотрит на сдержанное, холодное сияние жемчужин. Одной из этих крох на шее Сеилема он касался своими губами.

— Кто завязывает украшения на узел… — бубнел принц, пытаясь расслабить нити, и пыхтя Сеилему куда-то между лопаток.

— А на что ещё? — полукровка обернулся.

— На бант.

Омниа посмотрел на него с укором: у него почти получилось, когда Сеилем дёрнулся. По вытянутому лицу соседа принц понял: он не умеет. Не умеет завязывать треклятый бантик. Возможно, он даже не знает, что это.

— Ладно, я научу потом, — сказал Омниа и прикусил губу.

Вместо этого он мог бы каждое утро стоять вот так близко, дышать ему в спину и завязывать нитку жемчуга. «Помоги, пожалуйста» — а кто он такой, чтобы отказать в маленькой просьбе? Узел поддался, нити распутались, и Омниа передал концы Сеилему через плечо. Их пальцы соприкоснулись.

Омниа отстранился, и перед ним был только холод. Он сел на циновку и прислонился к стене. Они зашли домой перед ужином, потому что Сеилем извозил штаны в иле. Он спустил накидку на сгибы локтей, обнажая плечи хорошего пловца. Теосийские женщины носят так свои цветные шали. «Высший свет поднялся бы на уши, если бы увидел эту роспись по шёлку» — отметил Омниа, глядя, как колышутся на подоле цветы.

— Ты ещё здесь? — спросил Сеилем, приподняв и опустив бровь.

Щёки Омниа разгорелись, как от пощёчины. Он вскинул взгляд на полукровку. Тот улыбался. «Он знает» — подумал Омниа, вжался в холодный камень стены, — «знает и просто играет со мной». Легкие будто уменьшились вполовину, и принц не мог вдохнуть полной грудью.

— Извини.

Омниа вскочил на ноги, вышел из комнаты, хлопнув дверью. Быстро шагал босиком, куда глаза глядели. Он снова заблудится, но Омниа и хотел заблудиться. Потеряться в этих джунглях, чтобы его долго не могли найти. Принц свернул на одну поросшую мхом тропку, на другую, выбирая самые неухоженные и дремучие. Они мелькали под ногами калейдоскопом. Он поднялся наверх, пройдя вдоль обрыва. Здесь было полно орхидей, но они уже отцвели, и на плитке валялись хрустящие лепестки.

Бока Омниа вздымались от быстрой ходьбы, в горле чуть жгло. Он опустил веки, чувствуя лёгкое головокружение. Недостаточно. Перед глазами всё ещё всплывали тонкие музыкальные пальцы, белые жилистые руки с резко проступающими мышцами, широкая спина, две ямочки пониже поясницы…

Боль и усталость. Они всегда его отрезвляли. Омниа даже не взял никакого оружия для тренировки, но не важно. Кулаки-то при нём. Он ударил гладкий ствол дерева, крона колыхнулась. Ещё и ещё. Не опавший мусор посыпался на голову. Костяшки били упругую древесину. Удар, удар, снова удар. Кожа на кулаках лопнула, и Омниа поприветствовал боль, как старого друга. На серо-зеленой коре отпечатались багровые пятна. Справа, слева, прямой. Кожура покрывалась свежей кровью. Больно, но плевать. Он должен забыть.

Демиург знает сколько прошло времени. Омниа прислонился мокрым лбом к дереву, которое избивал. Закрыв глаза, он всё ещё видел изгиб белоснежной шеи, капли воды, скользящие в ложбинку посередине живота. «Жалкий» — Омниа опустился на землю. Прислонился спиной к стволу, ощущая гудящее напряжение в руках. Посмотрел на проблески заходящего солнца сквозь листву. Неправильное, пульсирующее, мучающее его чувство нарастало в груди. И не только в груди.

«Да, что поделать, — я жалкий», — устало смеясь подумал Омниа с удовольствием мазохиста. — «Безнадёжный слабак».

Он прикрыл глаза. Горячие пальцы на его щеке, приоткрытые алеющие губы, голый торс и запах нежной кожи на шее… Возбуждение проедало тело до самых костей. Притворяясь, что не отдаёт себе отчёта, Омниа опустил руку к дорожке золотистых волосков и скользнул вслед за ними под кромку штанов.