Ветер пронёсся по трибунам. Глаза Мэл заслезились. Сквозь слёзы она видела Омниа и сияние его крыльев. Публика слаженно хлопала в ладоши. Комок напряжения лопнул разнеживающим теплом.

Спустился принц. Омниа и Эдил глубоко дышали, но не показывали усталости ни в позе, ни в осанке. Толпа рукоплескала. Но сыновьи взгляды были устремлены только на отца. Император нехотя встал и показал большой палец вбок.

***

Утром того судьбоносного дня родители спозаранку пришли за главным подарком — триплетом.

Найдя на его месте письмо, они не могли поверить в то, что их дочь сбежала. В их голове она застыла на стадии любопытного, способного, но бестолкового ребёнка, который может сунуть руку в огонь, чтобы проверить, насколько он горячий. И они упустили тот момент, когда она обрела свою волю, свои желания и научилась мастерски их скрывать.

Родители объявили о пропаже, принимали соболезнования и ждали.

Получив письмо, где дочь писала, что всё у неё, видите ли, в порядке и без них, и их безрассудная Мэл задержится в бедуинской столице на целых четыре недели, они пришли в бешенство. Метались между желанием сорваться и под локти притащить её в Теос, или молча дождаться её возвращения и сокрушиться в нравоучении. Из большой любви и волнения, разумеется.

Но самое главное — они не знали, что сказать обществу. Принимать соболезнования — дело простое и понятное. А как объяснить всем настырным соседям, коллегам и знакомым, что их Мэл теперь — отдельный херувим, который делает свой выбор? Даже если этот выбор не устраивает ни их, ни общество — они не в силах на него повлиять.

— Что подумают о нас достойные херувимы, дорогая? — Я не знаю, дорогой. Давай просто ждать.

Они ждали. Пришло другое письмо, третье… У них начали спрашивать, когда устроят похороны. Пора было или хоронить её, а потом обрадоваться возвращению блудной дочери, или сообщить, что она жива, просто не поделилась своими планами. Они выбрали второе.

— Зачем же ваша дочь отправилась в путешествие? — Не знаем. Спросите у Мэл.

«Спросите у Мэл» — и сплетники, сующие везде свой нос, больше не подходили к ним на рынке, не обивали пороги, не искали на пирах. Почему, простите, они вообще должны знать о каждом шаге дочери? Ей ведь уже восемнадцать. Скинув этот груз ответственности, родители поняли, что не такая уж головная боль их Мэл. Что они любят её и невероятно соскучились. Хотя отругать её по возвращении стоит, если не задушат в объятиях.

Но наблюдая Мэл, их дочь, в третьем ряду слева, выглядывающую из-за сиятельного силуэта Верховной Целительницы, они даже возгордились: кто ещё мог похвастаться, что их ребёнок в составе бедуинской делегации? Гневная тирада была задвинута куда подальше. Они выбрали новую, классическую херувимскую тактику: делать вид, что ничего не было и всё хорошо.

— А это правда, — отец торопливо пережевывал мясо, — что маги жизни могут вылечить порез за считанные минуты? Быстро они тебе кости срастили, да?

Мэл поёжилась, вспоминая, как тело чесалось изнутри, а кожа в гипсе невыносимо зудела.

— Ну, не моментально, — она взяла добавки.

Со скрипом на отцовской тарелке нож скользнул по зубцу вилки.

— И ты лично общалась с их Верховенствами?

— Да, — Мэл вспомнила копьё Лариши, что преградило ей путь, и сознание Хеяры, теснящее её собственное. — Они проявили ко мне больше внимания, чем я могла ожидать.

Легкая улыбка тронула масляные губы отца, он чуть покачал головой — «Я так и думал! Я так и думал!».

Мэл наблюдала за родителями весь ужин: как они переглядывались, улыбались, накладывали ей и друг другу еду. Наверно, со стороны они выглядели сплочённой семьёй. «Так было бы всегда, не будь я разочарованием». Но сейчас Мэл им не была. И она не будет рассказывать, как ошибалась, как тяжело ей было, как её жизнь висела на волоске. Потому что этим не похвастаешься перед знакомыми. Не выйдет хорошей сплетни.

— Пап, представляешь, я была понятой на бедуинском суде!

Отец тут же поднял взгляд от еды, чувствуя возможность запрыгнуть в разговоре на любимого конька.

Они болтали, пока солнце не спряталось за крышу соседнего дома, говорила в основном Мэл. Родители тоже умолчали о многом: о том, как они рыдали над её первым письмом, о том, что мать в печали не смогла закончить новое платье Императрицы, о том, что отец каждый день поливал огород дочки слезами…

Но всё это уже прошло. И Мэл уже не была «сумасшедшей Мэл».

— Верховная Целительница изучила мои видения. Я не безумна. Это чужие воспоминания, мальчика с островов.

За столом повисло молчание: хрустела капуста, стучали приборы, стаканы позванивали. Ничего не было и всё хорошо.

— Если ты теперь здорова, — начала мать, — может, подумаешь об образовании? Тебе же вроде нравилось рисование…

— И математика! — вмешался отец в страхе, что жена перетащит дочь на порочную сторону искусства: видал он этих художников с мальчиками в тонких туниках.

Мэл вздохнула. Она не помнила ни своей любви к рисованию, ни способностей в математике. Только случай, когда она нашла шиповник в наземной прерии: цветки у него были не розовые, а белые, и лепестки плотно набились слоями. Маленькая Мэл отрезала черенки и неделями ждала, когда отрастут корни. Но в один день они исчезли. А в красивых горшочках с эмалью мариновались помидоры.

— Да, думаю, я бы хотела учиться в Академии.

В этот момент Мэл решила, что сбежит из дома ещё раз, если потребуется.

***

Мэл ждала на их месте. Трава мягко колыхалась, щекоча руки. Кузнечики и букашки ползали по ногам, пытались заползти в узелок с подарками. Закатное солнце ласкало лицо и шею. Детвору уже позвали домой, и на поляне шумели только цикады.

— Давно здесь поставили кольца для игры в мяч?

Мэл обернулась. Омниа шагал к ней в белых одеждах, расшитых орнаментом. Солнце любило его, он будто наполнялся его сиянием.

— Сбежал с пира? — Мэл похлопала по траве рядом с собой.

— Детское время закончилось, — он опустился рядом с ней и отклонился, опираясь на руки, — нас самих выставили.

Мэл не могла усидеть на месте от того, сколько всего хотелось ему рассказать, подскочила и сложила ноги по-бедуински. Омниа на миг задержал взгляд на её позе, но ничего не сказал.

— Ваш с принцем поединок был просто невероятным! У меня чуть сердце не остановилось, — добавила она чуть обиженно.

— О… — у него приподнялись брови. — Спасибо. Мы учили его не меньше трёх месяцев в Цитадели… — Омниа отвёл взгляд в даль персикового неба. Мэл нравились и раздражали эти моменты: можно безнаказанно глазеть на его точеный профиль, и совершенно невозможно узнать, о чём он думает. — Император сказал, что близнецы были лучше.

Близнецы. Два принца, погибшие на войне с горцами. Ходили слухи, что их предал кто-то из своих. Мэл положила ладонь на плечо друга и наклонилась заглянуть в его лицо, завешенное волосами.

— Это же был ваш первый поединок…

— Не в этом дело, — отрезал Омниа и дёрнул плечом, — Сложно соревноваться с мертвыми.

Мэл понимала: сколько бы братья ни старались, они никогда не станут тем идеалом, что создал из своих воспоминаний Император. И они уж точно не вернут ему сыновей.

— Расскажи, как ты доучился в Цитадели.

Мэл просто хотела его скорее отвлечь, но, кажется, не преуспела.

— Я стал лучшим в фехтовании и в стрельбе из лука, — взгляд его блуждал, пока он вспоминал все достижения, — вторым после Эдила во врачевании, магии, верховой езде…

Мэл слушала и не могла понять, куда дели её Омниа. Мальчика, который ловил с ней кузнечиков, строил домики на деревьях и пускал кораблики, как будто подменили на счёты: столько-то первых мест, столько-то вторых. «Что же они с ним сделали?» — думалось ей. Мэл незаметно расслабила узелок и вытащила оттуда сладости. Она пихнула друга в плечо.

— Отгадай, в какой руке, — Мэл спрятала кулаки за спину.

— Что? — Омниа сбился с рассказа.

— Говорю, отгадай, в какой руке подарок, — она прищурилась.