Одна из девушек, худенькая крашеная блондинка, смотрела на меня с нескрываемым восхищением. Еще бы! Я только что на ее глазах спас человека. В мешковатой робе оценить ее фигуру было трудно, но девушка мне понравилась, и я решил познакомиться с ней после окончания смены.

Я уже собрался уходить, но вдруг встретился взглядом с женщиной в синем халате уборщицы и замер, не понимая, что происходит.

«Это что еще за ведьма? – мелькнула мысль. – Какого черта она смотрит на меня с такой ненавистью, словно я только что отрезал палец ее любимому племяннику?»

Внешность незнакомки была примечательной. На вид ей было лет шестьдесят. Среднего роста, очень худая, длиннорукая. Некогда темные волосы поседели, но брови остались черными, густыми, сросшимися на переносице. На подбородке белел давний шрам. Темно-карие глубоко посаженные глаза, лицо морщинистое, губы узкие, плотно сжатые, малокровные.

Еще в школе мне запомнилось, как Зоя Монроз увидела «горящие глаза» инженера Гарина[1] и влюбилась в него без памяти. Гарин, судя по всему, был парень не промах, если с одного взгляда смог растопить сердце первой красавицы Парижа и отбить ее у самого богатого человека в Европе.

Сколько раз, стоя перед зеркалом, я пытался понять, как сделать взгляд «горящим». Классно было бы: взглянул на девушку – и она твоя! Потренировавшись у зеркала, я приступил к практике и потерпел фиаско. От моих «горящих» глаз девушки в лучшем случае отворачивались, а в худшем переходили в наступление: «Чего уставился?»

Прошли годы, и я понял, что такое «горящие» глаза. Старуха-уборщица прожгла меня взглядом до самого сердца, но не любовью, а лютой ненавистью. Если бы ее взгляд мог быть преобразован в тепловую энергию, от меня бы осталась только кучка пепла.

«Могу поклясться, что я вижу ее в первый раз. Эту ведьму я никогда раньше не встречал».

Пару секунд мы смотрели друг другу в глаза. Старуха первая прекратила дуэль, но не потому, что не смогла выдержать мой взгляд. Она просто выплеснула внезапно вспыхнувшую ненависть до конца и решила больше не форсировать события, уйти в тень.

Я дождался, пока уборщица отвернется, улыбнулся понравившейся блондинке и вышел из цеха.

«Черт возьми, на этом заводе творится что-то неладное, – подумал я. – Вначале на меня ни с того ни с сего взъелся главный инженер. Потом – старуха. Я просто физически ощутил, как от нее исходила ненависть. Надо будет разузнать, кто эта уборщица и где я мог перейти ей дорогу».

За оставшиеся дни сентября и почти весь октябрь я несколько раз встречал Горбаша на территории завода. Каждый раз он сухо кивал мне и проходил мимо. После нашего единственного разговора мы с ним больше ни словечком не перекинулись.

С девушкой-блондинкой я познакомился, начал за ней ухаживать, о загадочной старухе-уборщице толком ничего не узнал.

В уголовном розыске Заводского РОВД каждая суббота была рабочим днем. Практического смысла в дополнительных рабочих днях не было, зато Вьюгин мог заверить руководство областного УВД, что его подчиненные из кожи вон лезут ради процента раскрываемости. Любое недовольство со стороны инспекторов уголовного розыска начальник милиции легко подавлял одной фразой: «Вы что, уже все преступления раскрыли?»

Практически все субботы проходили по одному сценарию. Утром инспекторы собирались у начальника уголовного розыска на планерку, потом расходились по кабинетам, пили чай, перекуривали и вновь собирались всем коллективом в одном из пятиместных кабинетов. Слово за слово, начинался спор. Обсуждали футбол или хоккей, международную политику, заготовки на зиму, проблемы воспитания детей или какую-нибудь ерунду, не поддающуюся квалификации.

О чем никогда не говорили, так это о раскрытии преступлений. Обсуждение служебных тем в субботу считалось дурным тоном. Примерно в половине двенадцатого мужики скидывались и отправляли в винно-водочный магазин гонца. Бегал за спиртным, разумеется, я как самый молодой член коллектива. В двенадцать часов водку разливали по кружкам, быстро выпивали граммов по сто пятьдесят без закуски и расходились по домам. Мне выпить не предлагали, так как я считался «субботним резервом» – сотрудником, всегда готовым выполнить внезапно свалившуюся работу. Домой в субботу я уходил на полчаса позже остальных.

Рабочий день в субботу приносил больше вреда, чем пользы. Очень редко кто-то из инспекторов брался за бумажную работу, наводил порядок в оперативных делах, печатал справки или отчеты. Раскрывать преступления на участок не выходил никто. Проведя впустую половину выходного дня, инспекторы наверстывали упущенное в рабочее время, благо отследить, где находится тот или другой оперативный сотрудник, было невозможно.

Бессмысленность еженедельной «черной субботы» понимал даже начальник уголовного розыска Зыбин. Проведя развод, он включал транзистор, настраивал канал на развлекательную музыку и до обеда носа не показывал из кабинета, занимаясь неизвестно чем. Возможно, дремал или читал научно-популярные журналы.

В последнюю субботу октября я сидел за своим столом, делал вид, что перебираю бумаги. В этот день покурить и обсудить новости инспекторы собрались в нашем кабинете, так что воздух вокруг меня слоился от табачного дыма – когда разом закуривают шесть мужиков, никакая форточка не справится.

«Зачем нужна эта гнусная показуха? – размышлял я. – Со времен крушения Римской империи известно, что рабский труд не может быть производительным. Любая принудиловка всегда будет натыкаться на скрытый саботаж. Не станет человек даром работать в свой законный выходной».

Мои философствования прервал звонок телефона. Трубку взял инспектор Матвеев, молча выслушал собеседника и вернул телефон на место.

– Андрей! Вьюгин велел тебе до особого распоряжения не уходить.

– Зачем я ему понадобился? – недовольно спросил я.

– Сходи и узнай! – отсек возможные вопросы Матвеев. – Мужики! Андрюха отпадает. Кто за пузырем побежит?

Желающих сходить в магазин не нашлось, так что в этот день инспекторы разошлись по домам трезвые и злые.

Вьюгин вызвал меня около шести вечера. В ожидании его звонка я просидел голодным весь день, выкурил пачку сигарет и выпил весь припасенный на неделю чай. Настроение у меня было отвратительным. Но в приемной начальника милиции я посмотрел в зеркало, изобразил деловой вид и вошел к Вьюгину без признаков недовольства на лице.

Сергей Сергеевич был не один. За приставным столиком сидел Шаргунов, начальник Центрального РОВД. Напротив него стояли початая бутылка коньяка и блюдечко с дольками лимона. Закусывать коньяк чем-либо еще в милиции считалось неприличным. Судя по уровню жидкости в бутылке, начальники успели выпить всего по паре рюмок, но по их раскрасневшимся лицам я догадался, что початая бутылка была в этот вечер не первой.

Я доложил о прибытии, остановился посреди кабинета, ожидая дальнейших указаний.

Разговор начал Шаргунов. Из всех начальников территориальных органов милиции он был самым необычным: матом не ругался, на подчиненных не кричал, но в то же время был требовательным и строгим. Каким-то непостижимым образом Шаргунову удавалось удерживать процент раскрываемости преступлений в самом большом и густонаселенном районе города.

Знакомый инспектор уголовного розыска из Центрального РОВД как-то сказал: «Кто выдержит нагрузку в Центральном, тот выдержит все». Преступлений в Центральном районе совершалось примерно в два раза больше, чем у нас. Многие из них попадали на контроль к руководству горкома партии, а партия ошибок и нераскрытых преступлений не прощала.

Каждый день Шаргунов ходил по лезвию ножа, рисковал карьерой, но вот что удивительно: коллектив работой не насиловал, рабочей каждую субботу не объявлял.

Еще одна примечательная деталь: одевался Шаргунов как интеллигент, а не как начальник милиции. Когда я летом приходил устраиваться к нему на работу в обмен на жилье, то подумал, что он, в безупречно сидевшем гражданском костюме, больше похож на институтского профессора, чем на полковника милиции.