Вольфганг был первым, кого Карлос взял в цирк. Ну, не считая совсем молоденького меня (в этот раз мне приятно занять место исключения). Тогда мы назывались чудовищно бессмысленно – “Амарант”: Карлос так долго думал над названием, что в итоге плюнув, взял первое попавшееся слово из словаря. В программе труппы было всего три номера. Карлос показывал фокусы с картами, мы с Вольфгангом играли в мяч, который то и дело проваливался в клоунские широченные штаны, что очень веселило публику. А в третьем номере я делал страдающему от головной боли Карлосу операцию, доставая из его головы цветные мячики, конфеты, шелковые ленты.

Капитан всегда делает все машинки для иллюзий сам. Перебирать, создавать, совершенствовать механизмы – его любимое занятие. Ту первую крышку собственного черепа он хранит нетронутой и не перекраивает бесконечно, в отличии от прочих своих поделок. Эх, в те годы мы порой не ели по нескольку дней и ночевали в чистом поле, завернувшись в звездный плащ факира, тесно прижавшись друг ко другу… Порой я скучаю по тем временам, хотя, скорее всего, просто скучаю по себе-молодому. Потому что немецкие стенания воняющего мочой и потом Вольфганга, валяющегося в ногах непреклонного Карлоса, были поистине невыносимы. Все существо нашего клоуна тогда стремилось к получению заветной ампулы морфина. С этой гадостью в крови он выглядел и пах куда хуже, так что хорошо, что Карлос все же сумел отучить Вольфганга от дурной привычки. А еще – научил быть отличным клоуном, которого любят и взрослые, и дети.

Смотри-ка, пока мы тут болтаем, Рауль с Яреком и Карлосом уже выстроили шесты и теперь натягивают тросы! Осталось немного, и наш дом обретет пятое измерение, на берегу появится колдовской круг арены, вместо грибов его окружат золоченые стойки факелов. Жанна с Жозель разбрасывают песок…

Загривок дыбом каждый раз, когда вижу все эти приготовления, и такой же мандраж испытывают остальные. Наверное, этим мы отличаемся от других трупп: сколько звонких сольдо вышибут из здешних жителей сладкие речи Карлоса и наши общие умения – не столь важно. Мы правда любим цирк. На сцене плавная грация Флавио обретает смысл и вызывает такое восхищение, что он теряет всю свою омерзительность (да, я терпеть его не могу, и есть за что), а Ярек перестает смотреть исподлобья и, перелетая с трапеции на трапецию, улыбается открыто.

Но я снова заболтался, должно быть, Карлос уже звал меня. Ведь даже у столь мелкой сошки, как я, есть обязанности: нужно водрузить вымпел на макушку будущего шатра! Старые традиции не нарушают даже ради интересной беседы.

Сахар

Пока строится арена, никто из цирковых не прохлаждается: работа начинается в миг заключения договора между нами и аборигенами, когда в обмен на медяки мы обещаем им цветные бусины впечатлений. Поляну, избранную для строительства, со всех сторон облепляют любопытные дети. Взрослые сначала держатся поодаль, но быстро бросают притворяться, что наша возня им неинтересна. Жозель живо договаривается с торговками, желающими продавать зевакам леденцовых курочек, яблоки в меду и воздушную кукурузу. Пианистка наигрывает на маленькой гармошке, ритм звонким бубном задает Мальчик. Вообще-то логичнее было бы назвать парнишку Барабанщиком, продолжая традицию прозвищ его семьи, но… Да, люди не такие логичные, как хотят о себе думать.

Вернемся к нашей кутерьме. Смотри: младший брат Мальчика, Трубач, вертит огненными пои, Панетта уже переоделась в штаны и ходит на руках. Даже бука-Рауль во время перекура отстукивает прихотливый ритм на калабаше, подмигивая мгновенно собравшимся слушателям. Жанна занята с капризничающей кобылой, но выпускает капуцинов: умники могут кого угодно заставить разулыбаться, а в обиду себя не дадут. Две обезьянки уже шалят среди зрителей, а третья забралась повыше и смотрит.

Капеллан является тенью на закате, строгое око неодобрительно ползет по поляне, нащупывая слабину. Я не боюсь его, а вот Флавио, увидев близ себя сутану, роняет ящик с нарисованными петардами. Хорошо, что в этом ящике лежат лишь щетки для лошадей. Хоть я и не терплю засранца-итальяшку, но все же давай подберемся чуть ближе, хочу проверить, как он там… Ничего, схоронился за пологом палатки и дышит, только сбледнул с холеного личика. Флавио приходится несладко, и думаю, ты уже угадал, в чем дело. Да-да, отец нашего лучшего гимнаста – священник, прямо как в пошлой мелодраме. Конечно, не этот самый священник, иначе это стало бы совсем дрянной мелодрамой.

Думаю, пришел час рассказать и его историю. Здесь ты узнаешь чуть больше, ибо язык у итальянца работает куда ловчее мозгов. Видишь ли, в труппе не принято расспрашивать друг друга о прошлом, но если кто-то решит поделиться сам, тут уж пусть не держит обиды: рассказ переходит в общее пользование. Ведь мы так же, как и береговые жители, охочи до пестрых сплетен. Да не отнекивайся, знаю, ты не прочь, иначе тебя бы здесь вовсе не было!

После рождения малыша Флавио его папаша, и прежде отличавшийся религиозностью, окончательно отрекся от мира и подался в священнослужители. Мать приняла это нелегко, и Флавио превратился в живой инструмент, при помощи которого каждый мог извлечь из обстоятельств наибольшую для себя выгоду. Мать по воскресным дням в любую погоду, будь мальчик болен или здоров, тащила его в остроконечно-темную церковь, чтобы вызвать жалость у более удачливых в браке горожанок, и сожаление – у бывшего мужа.

Для святого же отца плод его чресл вторгался в строгую обитель ладана потной вонью супружеской постели; маячил перед глазами свидетельством собственной греховной природы. Был ключом к сладострастнейшим мучениям епитимьи, позволением брать в руки плеть не только в Страстную Пятницу… Черноглазый малыш Флавио от кудрявой макушки до пяток был наполнен упреками, что бывшие муж и жена не успели высказать друг другу до того, как страх божий заткнул им рты.

Флавио рано постиг прелесть саморазрушения. Когда Карлос нашел его в вонючем Неапольском борделе, наш будущий мастер воздушных трюков походил на собирательный образ готических изображений адских пыток. Вероятно, любовь к самоистязанию передалась ему от флагеллянта-отца, но кто знает… Болтать Флавио любит, но плавает поверху, нырять же глубже – страшится. Что ж, за свою жизнь я уяснил: в безднах человеческих душ тонет любой лот, и порой лучше туда и вовсе не соваться.

О редких ночных баталиях с Раулем точно знаю я, а Карлос – догадывается, и смотрит на синяки и ссадины Флавио с тревогой. Почему Флавио выбрал человека, который готов терпеть его касания, лишь будучи до тошноты пьяным? Неужели не видит, что любви от него никогда не получить? Даже ненависть, потоком хлещущая из Рауля в такие моменты, не принадлежит Флавио. Она направлена на нечто иное, скрытое… даже от меня.

Зато я знаю, почему Карлос не пресекает эту странную связь. Потому что Яреку куда проще раз в месяц-два приложить к ушибам Флавио лед, чем каждое воскресенье зашивать свежие порезы. Красавчику нравится смотреть на собственную изнанку… За что я его так не люблю? За то, что однажды, в самом начале знакомства, Флавио, не желая расстраивать Карлоса, свалил свои свежевырезанные “стигматы” на меня! Экая, право, наглость! Решил, что если я ни разу не говорил с ним лично, следовательно, я глуп, нем, и не сумею оправдаться. Ну, умом парень не блещет, я уже отмечал. Карлос тогда посмотрел сначала на раны, а потом на меня, таким долгим взглядом… Словно бы сомневаясь. Не могу и не желаю прощать паршивцу-макароннику этого секундного колебания!

Мне нужно успокоиться, в горле пересохло. Передай-ка яблоко. Спасибо…