– Будем играть вместе? – шепнула она в пергаментно-тонкое розовое ушко.

Анджело рассмеялся, Нико фыркнул и потянулся за картой.

***

– А твой-то, слышь? Сергей. Того… С Каринкой. – Желтозубая улыбка казалась хищной, словно женщина готовилась оторвать от Виолы сочный кусок. – Ты че, не знала, что ли? – секундное разочарование сменилось новым, жестоким восторгом. – Да уж все болтают, одна ты ходишь…

Виола не знала, куда деться от этого цепкого, голодного взгляда. Такого знакомого, что казался почти родным.

– Ну ты поди, поговори с ним?

Она стояла, ждала реакции, словно Виола должна была немедленно побежать и что-то этакое сделать. Удовлетворить алчное любопытство, отплатить за донос. Хорошо, в ту минуту у Виолы на руках не было маленького Давида – уронила бы, потому что отнялись руки.

Этот взгляд в спину преследовал ее и в подъезде, исцарапанные стены обрастали глазами, эхо слов било в затылок.

«Твой-то… Того».

В детстве, в Киеве, Виолу называли подкидышем. Она отличалась от сестер даже внешне: большеглазая, темноволосая, задумчивая. И старшая, и младшая любили посплетничать, со вкусом перемывать чужие косточки, сидя на кухне с матерью, жадно следили за последними скандалами. Виола же предпочитала провести вечер с книгой, правдами и неправдами сбегала с шуршащей ехидными шепотками кухни в комнату. Искренне не понимала удовольствия рыться в чужом грязном белье. После таких разговоров она чувствовала себя виноватой перед людьми, чьи имена упоминались на кухне. Ей хотелось хорошенько вымыться.

Быть «другой» трудно, особенно в собственной семье. Поэтому Виола выскочила замуж в шестнадцать, лишь был только уйти из дома, начать жить, в отличии от родных, своей, а не чужой жизнью. Уже через два года родился Давид. Взглянув в серые глазки сына, Виола поняла: вот оно – счастье, и погрузилась в материнство с головой.

Узнав, что муж изменил ей с ее собственной младшей сестрой Кариной, она не ощутила ни злости, ни ненависти, только огромную, как пропасть, растерянность и пустоту. Сергея не было дома, ждать его целую вечность с работы Виола не могла. Немного успокоившись, взяла сына и направилась к матери. Ладно, Сергей, он, в конце концов, всего лишь мужчина. Может, это вышло случайно, ненамеренно. Засмотрелся. Сестра моложе и ребенок не виснет на шее постоянно, как у жены. Но Карина… Ведь она осознавала, кого соблазняет. Но не может быть, чтобы родная кровь совсем ничего не значила!

Когда дверь открылась и Виола встретилась с Кариной взглядом, то поняла: сестра знает, зачем пришел «подкидыш».

– Он сам тебе рассказал? – со знакомой до боли жадностью прищурилась Карина.

Она почти улыбалась. Но, скорее всего, Виоле это показалось. Даже наверняка.

Она вернулась домой, ждать с работы Сергея. В голове теснились мысли и преобладала самая жуткая: остаться одной, с малым дитем на руках, безо всякого опыта вольной жизни в свои восемнадцать.

Давид весело лопотал, глядя на маму из кроватки.

К приходу мужа Виола уже почти убедила себя: Сергей не виноват. Ядовитые испарения с той полной шепотков кухни отравили ему кровь, заставили потерять голову. А Карина просто думала не мозгами, а тем, что между ног. Сергей и правда был очень симпатичным, чего там…

– Давай уедем куда-нибудь, – ночью сказала Виола мужу, изо всех сил прижимаясь к его боку.

– Давай, – пожал плечами он и потянулся за сигаретами.

Он курил, а Виола глубоко вдыхала, втискивала в себя этот дым: запах мужа, первой своей любви. В глазах стояли непролитые слезы.

***

В маленьком скверике привычно журчал фонтанчик. Мартино бросил велосипед, запрыгнул на каменный бортик, подставил рот холодной струе.

– Мы только из дома, – хихикнул Давид.

– Ну и что? – мотнул длинной челкой Мартино, вытирая губы. – Тут вода вкуснее.

– Жарко, – вздохнул Давид. – Поехали в парк.

– Да ну, – скривился Мартино, – там, небось, опять эти сидят.

– Они же тебя не трогают, – пожал плечом Давид. – Да и рановато, еще день.

– Ну да, – вздохнул Мартино и побрел к велосипеду, обтер мокрые руки о шорты. – Но все равно. Давай лучше до пьяцца Сольферино сгоняем!

– Через парк короче.

– Поедем через университет.

Давид засмеялся.

– А что на Сольферино? Фонтан? Забыл уже, как тебя оттуда карабинер выгонял?

– Хочу у воды жить, – серьезно сказал Мартино, трогая ногой педаль. – В маленьком домике на берегу моря. Буду тебя приглашать, а больше – никого.

– О, а как же Мария, романтика, свадьба, десять детей…

– Заткнись, – фыркнул Мартино, – ты мне эту Марию будешь до гробовой доски напоминать?! А дети… бр-р-р!

– Да ла-адно, – протянул Давид, хлопнув друга по плечу, – Нико выводит?

– Меня выводят все, – зверски оскалился Мартино, – Нико, кстати, сейчас не особо лезет…

– Конечно, потому что они с Ноа предпочитают выводить меня, – вполголоса пробурчал Давид.

Раскаленные улицы шуршали опавшими цветками декоративных вишен, сухими узкими олеандровыми листьями. Давид по израильской привычке надевал кепку и везде таскал с собой бутылку с замороженной водой. Мартино же обходился солнечными очками и уличными питьевыми фонтанчиками. Воскресный полдень прижег мостовые, редкие туристы прятались в тени цветных зонтиков и навесов кафе, откуда-то одуряюще пахло свежим хлебом. Двое парней на велосипедах вихрем пронеслись по площади, распугивая голубей, звон колоколов на часовой башне ударил в уши.

Добравшись до Сольферино, они оставили велики у стены. Давид сел на горячий бортик фонтана, Мартино лег на него грудью, опустив руки в воду.

– Значит, уехать хочешь? – спросил Давид.

– Угу. Насобираю денег на какую-нибудь развалюшку, отремонтирую. Но сначала выучиться надо. Ты куда пойдешь? – повернул голову Мартино.

Давид пожал плечами.

– Зависит от того, где будем жить.

Мартино поднял очки и сел на борт, скрестив ноги. Щурясь, смотрел, как друг вытряхивает себе в рот кусочек льда из запотевшей бутылки.

– Но вы же не уедете… Ну, обратно, – полуутвердительно спросил он.

Давид снова пожал плечами, отвернулся.

– А ты хотел бы? – не отставал Мартино. – Уехать?

– Нет. Мне тут хорошо, – мягко улыбнулся Давид. – Но жизнь, знаешь…