Шерлок Холмс иронически хмыкнул.

- Лекок - жалкий сопляк, - сердито сказал он. - У него только и есть, что энергия. От этой книги меня просто тошнит. Подумаешь, какая проблема установить личность преступника, уже посаженного в тюрьму! Я бы это сделал за двадцать четыре часа. А Лекок копается почти полгода. По этой книге можно учить сыщиков, как не надо работать".

Не очень почтительно. Но у Шерлока Холмса было все-таки некоторое право так говорить. Ведь никто иной, а именно он отодвинул в далекое прошлое своих соперников, заполнив собою "весь земной шар".

Для этого как раз настало время.

Столь популярный в Англии начала восьмидесятых годов, но писавший у себя на родине за полтора десятилетия до того, Габорио находился все же на обочине литературы. Конан Дойль, сколько возможно, приблизился к главному ее потоку. Точнее, "к главным". Их было несколько.

Прежде всего повести и рассказы о Шерлоке Холмсе и, разумеется, их герой глубоко укоренены в традиции.

Сколь ни отдалился Конан Дойль от давнего "романа большой дороги" (его принято считать вообще началом современного романа), его рассказы и повести восходят именно к этому жанру.

Герой романа большой дороги шел по жизни, встречая множество людей, становясь, зачастую против своей воли, участником множества приключений, достаточно порою опасных. Когда в XVIII веке в Англии был заново переведен "Дон Кихот", он породил подражания, сделавшиеся классикой английской литературы. На первом месте здесь стоят филдинговские "Джозеф Эндрус" (1742) и "Том Джонс" (1749), но и в следующем веке роман большой дороги не ушел в небытие. Чем иным были "Посмертные записки Пиквикского клуба" (1837)? И вот что важно: никто из главных героев подобных романов не оставался на большой дороге один. После первого выезда Дон Кихота к нему присоединился Санчо Панса. Джозеф Эндрус, отправившись из Лондона в родную деревню, встретил менее чем на полпути шедшего в Лондон пастора Адамса, и тот повернул обратно - он тоже к тому времени был не прочь возвратиться на их общую родину. Тому Джонсу посчастливилось встретить цирюльника-латиниста Партриджа, и тот сделался его верным спутником. Мистер Пиквик, участвуя в погоне за совратителем старых дев Джинглом, встречает во дворе гостиницы "Белый олень" Сэма Уэллера, который как раз наводит лоск на очередную пару сапог, и тот вскоре становится верным его слугой и спутником.

Нельзя сказать, что все вторые участники перечисленных "донкихотских пар" были похожи один на другого. Конечно, все они были, как на подбор, чудаками, но чудаками очень разными. Санчо Панса сыпал пословицами и поговорками, не соглашался с хозяином, что ветряные мельницы на самом деле - злые великаны, которых надо во что бы то ни стало победить, но при этом истово верил, что тот завоюет себе обширные владения и сделает его губернатором острова. Пастор Адамс был большим знатоком греческих классиков и при этом человеком невероятно наивным. Не меньшей наивностью отличался Партридж. Зато Сэм Уэллер оказался человеком здравым и практичным. Какая иначе была бы от него польза наивному и непрактичному Пиквику?

Словом, при всех их различиях у этих героев была общая сюжетная функция - они участвовали в приключениях своих друзей и хозяев, оттеняя каждый раз те или иные их качества, а так как качества были разные, то и проявлялись эти друзья и слуги очень по-разному.

Собственно говоря, такая же роль отведена в повестях и рассказах о Шерлоке Холмсе доктору Уотсону. Здесь не было никакой новации по сравнению с героями романов большой дороги - разве что по отношению к По, у которого друг Дюпена - совершенно безликое существо. Что же касается доктора Уотсона, то он не только хронологист при своем выдающемся друге, но еще и сопутствует ему и оттеняет его в сознании читателей.

Когда Конан Дойля, тоже врача по профессии, спрашивали, в ком из членов этой неразлучной пары он воплотился, он отвечал, что по-своему "распределил себя" между этими двумя героями. Однако с той половиной своего "я", которая зовется доктором Уотсоном, он обошелся куда как плохо.

Начать с того, что он попросту к нему невнимателен. Настолько, что не помнит о нем что-то совсем уж элементарное. Скажем, куда он был ранен в бытность свою полковым врачом в Афганистане. В "Этюде в багровых тонах" мы узнаем, что он был ранен в руку. В "Знаке четырех" обнаруживается, что при каждой перемене погоды у него болит раненая нога, и в "Знатном холостяке" окончательно выясняется, что он был ранен именно в ногу. Но что совсем уж обидно, в этом вопросе путается даже человек с такой отличной памятью, как Шерлом Холмс, который в "Этюде в багровых тонах" поражает Уотсона своей наблюдательностью, сразу же, при первом знакомстве, указывая на его раненую руку, а в "Знаке четырех" радует его своей заботливостью, спрашивая, не помешает ли ему идти по следам убийцы раненая нога.

Но пока что речь идет только о невнимании. В дальнейшем же открывается нечто гораздо худшее. Конан Дойль последовательно лишает своего героя всего, что хоть в какой-то мере может помешать тому быть простым спутником и хронографом Холмса. У него была собака и куда-то делась. Неизвестно, куда. Он женился и купил в хорошем лондонском районе Паддингтоне практику у престарелого доктора Фаркера, но когда был нужен Шерлоку Холмсу, больных отдавал на время другому врачу, а потом с практикой и вовсе расстался. Женился он на сиротке, но потом у нее объявилось немало родственников, людей все как один слабого здоровья, так что ей то и дело надо было их навещать, предоставляя тем самым своему мужу возможность возвращаться на Бейкер-стрит, где он до этого жил с Шерлоком Холмсом.

Однако все это отступает на задний план по сравнению с той жестокостью, какую Конан Дойль проявляет к своему герою в двух случаях. В "Человеке с рассеченной губой" мы узнаем, что у доктора Уотсона есть сын по имени Джеймс. В дальнейшем он не упоминается. Не иначе - умер. Что касается жены, то Уотсон, как легко заметить, взял ее из очень нездоровой семьи. И она тоже умирает, ничем больше не стесняя своего овдовевшего супруга. Он теперь может все свое время уделять Шерлоку Холмсу.