Ничего не меняется… Ничего не меняется… Ничего не меняется…

Ничего.

Он не исчезает.

Он… Чарушин в моей спальне.

О, да, блядь… Чехол непорочности на Дикарке выглядит лучше любого дизайнерского шмотья. Душный воротник, длинные рукава и… Никаких утопических юбок. Это, блядь, комбинезон. Тонкий и против ее обычных шмоток охренеть какой облегающий комбинезон.

Не замечал за собой никаких отклонений, но этот ее вид меня капитально вставляет.

Воспаленным взглядом на ней зависаю. Смотрю и с некоторым удивлением ощущаю, как помимо возбуждения что-то другое нутряк распирает. Быстро распознаю, потому что не мудак, и к некоторым представителям женского пола в разной степени тяжести подобное периодически испытываю. Все-таки у меня мать, три сестры и Любомирова. Это, черт возьми, та самая особенная теплота, которую еще можно обозвать крайне сопливым словом – нежность. Ничего зазорного, но лучше о таком не болтать. А ошарашивает только потому, что никогда она у меня не совмещалась с похотью. Всегда считал эти чувства взаимоисключающими. Получается, нет.

– Зачем ты пришел? – отмирает Лиза. Пока движется ко мне, напряженно слежу за тем, как во время ходьбы покачиваются ее бедра. – Убирайся немедленно, – в задушенном шепоте улавливается паника.

По собственной инициативе ко мне прикасается. Правда, лишь затем, чтобы оттолкнуть. Словно электроды дефибриллятора к груди прикладывает. Вжимает и пробивает, заводя из-за нее же тормозящее сердце. Теперь оно маслает, как бешеное. Это, само собой, вызывает опасение. Потому что эту силу нужно куда-то сливать, а Богданову мне трогать вроде как нельзя. Я обещал.

– Артем… Ты меня слышишь? Уходи сейчас же! Не дай Бог тебя кто-то поймает!

Перехватываю ее ладони и, как ни костерю себя, выворачиваю ситуацию в свою пользу.

– Пойдем со мной.

– Ты в своем уме?

Поймав ее взгляд, усмехаюсь.

– Ненадолго. Час, и я тебя верну. Обещаю. Никто не узнает.

Лиза ненадолго замолкает. Жду, что продолжит возмущаться. Но она удивляет, когда выказывает одно лишь сомнение:

– Ты не можешь обещать, что никто не узнает.

Произвожу быструю аналитическую перестройку и уточняю:

– К вам ночью кто-нибудь заходит с проверками?

– Нет… Но…

– Вот и ответ.

– Я все равно не пойду, – отсекает, будто опомнившись. – Это плохо.

Черт, мне приходится быть козлом. Иначе до нее не достучаться. Никак.

– Не пойдешь, я тоже останусь. До утра. И спать буду в твоей кровати.

– Ты… – выдыхает ошарашенно и замолкает. Не знаю, что подавить пытается, но вскоре тем же отрывистым шепотом сообщает: – Ты самый невыносимый человек, которого я знала!

– Окей, – принимаю этот спич. И подгоняю: – Давай, пойдем уже. Один час, и я свалю.

Но Дикарка колеблется. Косится на кровать сестры и, вероятно, прикидывает, стоит ли ее разбудить. Я не напрягаюсь. Знаю, что примет правильное решение. Только время тянуть не стоит.

– Ничего плохого я с тобой не сделаю, – даю дополнительные гарантии.

– Клянешься?

Очевидно, для нее это много значит.

– Клянусь.

Наконец, Лиза шумно переводит дыхание и выдает:

– Жди снаружи. Мне нужно одеться.

Пиздец как тянет улыбнуться. Вот просто разрывает. Причем откуда-то изнутри. Взлетает первый фейерверк. Блядь, первый, потому что, знаю, даже без секса и какой-либо плотской возни получу от Богдановой кайф.

Отступая, напоследок ее оглядываю. Закусываю угол губ, чтобы сдержать ухмылку. Хватит того, что взглядом выдаю.

Сука, как же я хочу ее… Никогда так не накрывало. Я, вроде как, с головой всегда дружил, но с Лизой то и дело опасаюсь, что слетит контроль.

– Охуенный скафандр, Дикарка, – одобряю, выставляя оба больших пальца. – Мне нравится.

Возмущенный вздох – последняя реакция, которой я удостаиваюсь, прежде чем выпрыгнуть на улицу. Отхожу под дерево и с прорвавшейся туповатой улыбкой застываю в ожидании.

Знаю, что не обманет. Но, черт возьми, когда появляется, сердце все равно словно безумная зверюга заходится. Едва встречаемся взглядами, рвется с цепи. Перекрывая дыхание, необычайно агрессивно бомбит в ребра.

– Готова?

Богданова в ответ только кивает.

Беру за руку и увожу, хотя положить хочется прямо там. Не печет, что под ногами лишь трава, а за стенкой спят ее родители.

Блядь, я либо превращаюсь в скотину, либо реально слетаю с катушек.

– Куда мы?.. – спрашивает Лиза, едва только немного отходим от ее дома.

Не сразу определяюсь с ответом.

Поворачиваюсь. Смотрю на нее, заторможенно моргая. В груди что-то толкается. Да с такой силой, что не только ребрам прилетает. С дребезгом по всему телу идет. Выдавая излишки эмоций, сжимаю тонкие пальцы. Дикарка вздрагивает и, заставляя меня в очередной раз охренеть, выплескивает столь чувствительную реакцию, будто я что-то запредельное с ней творю.

Это просто руки… В моем извращенном понимании подобный контакт – пустая шняга. Но, блядь, долбит дрожью, и весьма ощутимо.

– Пройдемся, – хриплю в ответ.

Отворачиваясь, прочищаю горло.

Пока не оказываемся в темном парке, не рискую смотреть. Потом же… Мать вашу, на фоне стойких ассоциаций с таким размахом накрывает, что я буквально сразу же голову теряю. Качая какие-то животные инстинкты, преграждаю Богдановой путь.

В напряженной спине один из заклинивших позвонков до скрипа хрустит. Отмечаю это мимоходом и наклоняюсь. Ртом взволнованный выдох Лизы ловлю.

Почти соприкасаемся губами. Притягиваемся медленно, но неизбежно. Словно магниты. Двусторонне.

– Ты что… – в голосе Дикарки четкими риффами страх сквозит. И в глазах он горит. Это отрезвляет, как ушат холодной воды вываленной прямо на голову. – Ты обещал… Дважды…

Горечь разочарования прикрываю ухмылкой. И отстраняюсь, конечно. С трудом разжимая заржавевшие пальцы, выпускаю ее руку. Отшагивая назад, сую ладони в карманы джинсов.

– Хорошо, – протягиваю сипло и на самом деле неопределенно. – Что я получу взамен?

Богданова охает и, содрогаясь, обхватывает себя руками. Я хочу… Хочу, чтобы это были мои руки. Обнимать ее. Согревать. Успокаивать. Распалять.

– Я вышла с тобой, – выдает она чересчур высоким взвинченным тоном. Пытается звучать строго, но получается слабо. – Разве не этого ты хотел?

– Не только этого, Лиза. Что прикажешь делать теперь? – вопреки всем установкам, снова шагаю к ней. Нависаю. Единственное, что не прикасаюсь. – Стоять и смотреть на тебя? – снова дыханием сливаемся. – Долго я так не смогу, – хриплю на пониженных.

– Тогда я уйду…

– Ты не можешь уйти. Уговор был на час.

– Но ты тоже поклялся…

– Сними с меня эту клятву.

– Нет! – выпаливает с такой горячностью, словно я предложил ей полконтинента снести.

Ржу, хоть мне и невесело. Искрят в груди те самые фейерверки. Готовятся взлететь.

– Тогда рассказывай, – приказываю я.

– Что рассказывать?

– Кто ты такая, Лиза Богданова? И о чем мечтаешь?

– Я… – жестко теряется. Не ожидала, понимаю. Десяток секунд пробегает, прежде чем она сдавленно открещивается: – Ни о чем я не мечтаю.

– Так не бывает. Все о чем-то мечтают, – делюсь своими размышлениями. И без пауз спрашиваю: – Мне кажется, или ты покраснела?

– Тебе кажется!

– Нет, все-таки не кажется, – искренне забавляюсь я.

Смех грудь и горло продирает. Огонь на фитилях фейерверков пересекает критическую отметку.

– Ты не можешь этого видеть!

– Мне не нужно видеть, – парирую я. Выдергивая ладони из карманов, для себя самого неожиданно обхватываю девчонку руками и крепко притискиваю к груди. Ощущаю ее всем телом. И вот тогда-то эти салюты взлетают. Со свистом и огненным жжением. Вытягивая душу под самое небо. Прижимаюсь губами к Лизиному виску и выдыхаю: – Ты мечтаешь обо мне, Дикарка? Я угадал?