О, это незабываемый момент. Такую гамму впечатлений и эмоций можно испытать только в первый раз и только с любимым человеком. Особенно если он, в отличие от тебя, знает свое дело. А он знал.

– Надо будет прибраться, – сказал Jerry, проведя по моему животу ногтями и возбудив еще одну волну электрических разрядов. – Ты сейчас иди в душ, а я тут все устрою, – закончил он. Протянул руку. Помог встать. Состроил возбуждающую моську и подал мне свой домашний халат.

«ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ЭТО Я?! О, БОЖЕ! БОЖЕ! БОЖЕ! БОЖЕ!» – взвыла я в собственной голове, когда решила захватить и трусики с бюстгальтером. Любимый ковер Jerry – белоснежный, ворсистый и еще куча-куча прилагательных о его бесконечной мягкости и эстетичности, был окроплен… Нет, не так – изуродован кровавым следом, пропитавшимся «в самую глубину коврового волокна». В тот момент я думала, что Jerry меня в душе и порешает. Но он даже не обратил внимания на этот «пустячок».

Хотя знаете, это уже слишком – зачем оно вам?

В общем, я приняла душ, став вновь чистой и вкусно пахнущей (правда, мужским запахом) леди. Вернулась на второй этаж в комнату разврата и содома. Остановилась у двери и с интересом начала наблюдать за собственным счастьем.

– Сексуальная ты в этом халате. Особенно с мокрыми волосами и почти голая, – улыбнулся Jerry. – Встань к косяку и вот так сделай. – Он показал позу со съемок модного журнала, где модель, прислонившись к стене, обхватывает одно плечо противоположной рукой и, приоткрыв рот (ненавижу, когда рот открыт или приоткрыт. Особенно если это мужчина. Словно общаешься с олигофреном), смотрит прямо в камеру.

– Да ну тебя – дурак! Ты лучше скажи, что с ковром сделал? – поинтересовалась я, внезапно осознав, что вместо сцены «расчленения маленького животного» на полу красовался уже совершенно белоснежный ворс.

– Выкинул. Ну-у-у, точнее сказать, просто спрятал. Пока ты плескалась, я успел уничтожить все улики наших сегодняшних свершений, – медленно приближаясь ко мне, говорил он. – Но перед этим я его клонировал, – подобравшись вплотную, шепнул мне на ушко. Затем не сдержался, и, прыснув ехидством, подхватил меня на руки и, как невесомую картонную фигурку, уложил на кровать.

Мы пролежали на ней вечность. Зная друг друга с раннего детства, мы понимали себя без слов – все движения и мысли у нас были одни на двоих. И все равно мы могли удивить друг друга.

Начал, конечно, он:

– Сколько бы я ни читал о любви и о прочей фигне, никогда не находил тех самых слов, которые описывали бы всю полноту чувств, что я испытываю вот сейчас… Смотря на тебя, на твои веснушки, в твои зеленые глаза и… – Он немного помедлил. – Все могут лишь говорить о том, что искренне любят друг друга. Кидаться этим словом направо и налево, не подозревая самой большой опасности – опасности, что оно станет просто «словом». Для меня любовь была неким пределом в сознании. Тупые определения типа: «ну, это когда ты без нее не можешь жить» или «ты ни о чем не думаешь» – недостаточны для меня. Я этого никогда не чувствовал. – Jerry опять запнулся, с силой закрыл глаза и продолжил: – Смотря на тебя, я испытывал страх. Каждый раз, когда твой звонкий голос раздавался в трубке телефона. Каждый раз, когда ты звала меня прогуляться вечером. Каждый раз, когда ты, словно явление, прибегала откуда-то и врывалась ко мне домой, а я уже перебирал тысячу вариантов ответов на твой вопрос: «Куда сегодня пойдем?». Даже когда о тебе вскользь упоминали мои родители, мое тело наливалось свинцом, а язык превращался в огромную опухоль на несколько секунд. И я думал. Считал и рассчитывал, как сделать лучше «там», а что сказать «вот тут», куда идти после «этого». Я не прекращал пользоваться логикой, когда ты смотрела на меня. В моем сознании возникали тысячи отговорок, почему ты не захочешь встречаться: «ты же мой друг», «ты же мой сосед», «ты мне как брат», и куча подобной фигни, лезущей в голову, не дающей уснуть. Мое сердце замирало, когда я встречался с тобой взглядом. Вместо того чтобы «ни о чем не думать» и «не мочь жить без тебя», мой мозг начинал работать в удвоенном режиме. Каждая клеточка моей серой субстанции до изнеможения старалась не испортить чего-нибудь и не дать мне признаться в своих чувствах. Но это было лишь мое возбуждение, когда я просто тебя видел и говорил. Когда я брал тебя за руку или обнимал – тогда в моем организме срабатывала ядерная бомба. Страх и счастье настолько сильно переплетались в одну нить, что их уже нельзя было отделить без повреждений. В голове вспыхивали и гасли образы разных воспоминаний. Я… – Он вновь остановился, открыл глаза и прилег рядом с моей головой, так, что наши взгляды устремились в одну точку. – Я врал всем девушкам, чтобы затащить их в постель. – И тут он совсем замолчал. Наверное, понял собственную ошибку и ждал, как я среагирую на нее.

Но реакции не последовало. Точнее, она была, но наверняка совершенно иная, чем та, которую ждал Jerry: я заплакала.

Я уже говорила, как относилась к нему. Описывать собственные эмоции намного сложнее, если ты живешь не логикой, а сердцем. Я могу сказать, что мне было больно, страшно, легко и тепло. Не смогу иначе выразиться. Я никогда не была такой же красноречивой, как Jerry. Особенно если речь заходила об абстрактных вещах. Я словно стояла на мягкой траве, теплые лучи обволакивали мое тело и успокаивали, а легкий ветерок возбуждал. Вперемешку с запахами цветов, свежести после грозы и Его запахом – создавался совершенно неповторимый аромат «жизни». Черт! Да это было несказанно охеренное чувство – вот и все. А то слова-слова. Слова об этом пишутся для «пожирателей эмоций», а моя жизнь переполнена такими моментами, что легко подавиться.

Тогда же я не смогла произнести ни одного адекватного предложения. Помню, что это была настолько несвязная речь, что сама еле улавливала смысл. Хотя в голове тут же возникали красочные предложения и цитаты, стихи и картинки, но они никак не могли помочь в формулировке и внятном продолжении «диалога».

– Я говорю о том, что ты, в отличие от остальных, знала меня еще сопляком. Обмануть тебя практически невозможно. Если только поверить в собственную ложь, – снова взял эстафету душевных излияний Jerry после моего фальстарта. – Я поверил, что мне нравятся другие девушки, а не ты. Но я никогда не держался за эти «отношения». Врал, чтобы потом «правда» не была использована против меня. Разводил, трахал и кидал. Менял как перчатки. Иногда даже гандоном не пользовался, – осекся он и быстро продолжил: – Но я проверялся – чист как стеклышко. Приборное стеклышко. – Он попытался натянуть улыбку в ответ на мой укоризненный взгляд (наверняка в тот момент я была похожа на огромный кактус).

– Я просто хочу сказать, что не понимал – какого хера все говорят о какой-то любви, когда я мог говорить только о собственных зарубках? Но теперь я знаю. Ты помогла мне понять. – Он положил голову мне на грудь, а потом резко вскочил с сияющим лицом. – Ты есть хочешь? Я бы слона съел, а потом пошел в пиццерию и заказал себе целый круг с пеперони и тройным сыром. А еще во-о-от такой, – он развел руки как можно шире, – стакан клубничного мороженого.

«Я бы от мороженого не отказалась», – кивая на его внезапный порыв, размышляла я. А он словно прочтя мои мысли (на самом деле мне иногда казалось, что он действительно мог их читать), выбежал из комнаты, опять раздался грохот на кухне, и уже красный и запыхавшийся, он вновь ворвался в дверь, держа в одной руке ведерко с мороженым (конечно же, клубничным) и двумя ложками…

«А ведь действительно помогло», – задумалась я, почти дойдя до дна ведерочка. – Слушай, Jerry, если все получится, – помедлила, чтобы ненароком не сглазить и без того шикарный день, – я, может, даже поправлюсь.

– Было бы шикарно! Скоро лето, каникулы, а если еще и ты перестанешь походить на мумию, то можно будет даже на пляж сходить! – сказал он, сжав ложку между щекой и зубами. – Есть одна очень крутая идея! Думаю, тебе понравится. – И ехидно скосил правый уголок рта.