– Да.

– Вот и прекрасно, вы еще не раз услышите его от меня.

Так в городе Анконе впервые зазвучали пушки и кулеврины.

Надо признать, что эта пальба произвела сильный эффект. Родриго Борджиа, папскому наместнику в Анконской Марке, удалось арестовать сотню высокопоставленных граждан и их соумышленников. Учитывая значение и масштаб операции, убито было гораздо меньше простого люда, чем можно было ожидать. В общем, чистая работа.

Окончив ее, Родриго, прежде чем вскочить в седло, произнес небольшую речь перед знатными горожанами (кое-кто из них еще был в наручниках, кого-то уже освободили).

– Отныне, – сказал кардинал, – ваши отношения с церковью и святым престолом будут более близким, сердечными и доверительными. С этой минуты никому, будь то гонфалоньер, капитан народа[10] или судья, не придется взимать налоги, затевать грабительские войны, вершить правосудие, заправлять азартными играми и проституцией, чеканить монеты и притеснять торговцев, лавочников и ремесленников, как водилось прежде. Это дело высшей власти, которую я здесь представляю. Ах да, чуть не забыл: каждый должен впредь ежемесячно подтверждать, что заплатил всё причитающееся папской казне.

Речь эта возымела столь явный успех, особенно среди услышавшего ее простого народа, что, когда кардинал, оседлав наконец скакуна, произнес: «Прощайте, скоро увидимся!» – люди бросились за ним вслед и сопровождали до самых городских ворот, аплодируя и громко вопия: «Возвращайся скорее, Родриго! Нам нужен такой, как ты!»

А кто-то даже крикнул:

– Вот кто должен быть папой!

– Спасибо, я как раз подумываю об этом, – отвечал Родриго и пустил коня рысью.

Когда он прибыл в Рим, ему снова аплодировали, уже прослышав о славных делах в Анконе. Рукоплескал на встрече в Ватикане и сам понтифик, а потом обнял племянника, как сына, и назначил Родриго вице-канцлером, тем самым сделав вторым после себя самого человеком.

Завидный служебный рост!

Женат Родриго, разумеется, не был; детей же у него народилось уже трое. То ли от одной женщины, трижды рожавшей, то ли по одному от трех разных; могут быть и другие варианты, не будем слишком дотошны.

Его отношения с дядей оставались неизменно сердечными. Но, увы, через три года после избрания у папы Каликста III разбушевалась подагра. Врачи нашли болезнь весьма серьезной[11]. Кто бы из нас мог подумать, что причиной недуга оказалось любострастие? Однако именно так сочли эскулапы XV века: чрезмерные плотские радости – будь они застольными или постельными – опасны и пагубны!

Узнав, что понтифик при смерти, римская знать, все три года его правления с легкой понимающей улыбкой взиравшая на самые разительные случаи покровительства папы близким и дальним родственникам, наконец-то возмутилась. Сколько можно протежировать испанцам? Узурпатор! Наконец-то справедливость восторжествует – и в силу войдут свои.

Приспешники, слуги, лизоблюды, льстецы-профессионалы один за другим куда-то бесследно исчезают, и святой отец испускает дух на глазах одного лишь Родриго. Неизменное присутствие племянника у смертного одра дяди очень трогательно. Он в прямом смысле слова не отходит от изголовья умирающего, хотя прекрасно должен осознавать, что ему это еще могут припомнить.

Другим-то припомнили и не такое! Вокруг уходящего папы началась настоящая зачистка. Старший брат Родриго, Педро Луис, префект Рима, вынужден был за два дня до окончательного ухода понтифика бежать из города, переодевшись в чужое платье и изменив внешность, чтобы избегнуть расправы. (Кстати сказать, этому Педро Луису, хоть он и из Борджиа, решительно не везло: укрывшись в Чивитавеккья, он вскоре подхватил малярию и вслед за отцом отошел в лучший мир).

С Родриго дело обстояло совсем иначе. На улицах Рима убивают испанцев и тех, кто имеет к ним хоть какое-то отношение, – с головы кардинала Борджиа и волосок не падает. Разве что дворец разграбили по наущению семейства Орсини, но ни жестом, ни словом любимый племянник покойного папы не выказал по этому поводу своих чувств. В общем и целом его оставили в покое невредимым. Почему же? Смешно сказать, но, кажется, незаурядные способности и ум оставались в те времена в чести. Как и репутация человека незаменимого и обладающего непревзойденными талантами. Как и поддержка новых влиятельных персон. Во всяком случае, двадцатисемилетний вице-канцлер так и будет пребывать в этой должности на протяжении четырех последующих понтификатов; только сам воссев на священный престол, он волей-неволей вынужден будет отказаться от нее.

Но мы несколько забежали вперед. Вернемся немного назад. С кончины Каликста III минуло восемь лет, и в 1466 году (или годом позже) кардинал и вице-канцлер Родриго Борджиа встречает самую главную женщину своей жизни – именно она спустя некоторое время произведет на свет Лукрецию.

Ваноцца Каттанеи

Представьте себе девушку неземной красоты, происхождением, возможно, из Ломбардии – высокую, стройную, изящную и очаровательную. И, что не менее важно, умную – иначе она не смогла бы так долго царить в сердце столь многоопытного и могущественного мужчины.

Имя – Джованна деи Каттанеи. Близкие зовут ее Ваноццей. В момент встречи с Родриго ей было около двадцати лет, ему – тридцать пять. Кардинал, как бы скрывая возникшую связь, устраивает любовницу в большом красивом доме, куда, не очень-то таясь, приходит каждый вечер.

В те годы общество не особенно осуждало служителей католической церкви за интрижки с особами противоположного пола вне зависимости от их происхождения и социального статуса. Однако некоторую видимость приличий принято было все-таки соблюдать. Если желаете, называйте это ханжеством, наглядно изображенным Мольером в его «Тартюфе». Впрочем, здесь случай особый. В отличие от прошлых своих связей подобного рода Родриго теперь не только ищет плотских утех, но и выстраивает отношения почти домашние. Дети, рожденные Ваноццей от кардинала, будут расти и воспитываться в атмосфере почитай что семейной. Разумеется, отец не может официально считаться таковым; что же, на эту роль придется назначить кого-нибудь другого. Выбор вице-канцлера падает на Джорджио делла Кроче, немолодого уже папского секретаря. Излишне говорить, что весьма высокую должность в Ватикане подставному папаше выхлопотал истинный. За исполнение дополнительных обязанностей последовала, само собой разумеется, прибавка к зарплате.

А что же сам Родриго? Он – дядя, любящий и чрезвычайно ласковый. Такой щедрый: приходит каждый вечер, и всегда с подарками. В доме есть небольшая комнатка, внизу, на первом этаже, скрытая за потайной дверцей. Итак, смеркается. Подставной муж исчезает; ближе к ночи (о! какая приятная неожиданность!) появляется дядя-кардинал. Обнимает и целует детишек, идет в свою опочивальню как бы спать, но через некоторое время потихоньку отправляется к уже поджидающей жене суррогатного отца. Если по дороге попадается ребенок, ищущий маму, потому что приснился страшный сон, дядя успокаивает несмышленыша, берет на руки, уносит в кроватку и даже поет колыбельную. А потом спешит убаюкать мамочку.

По правде говоря, из всех ролей самую неутешительную приходится играть подставному мужу. Весь день изображать отца и супруга, на закате исчезать, на рассвете появляться вновь и опять изображать благоверного до вечера – не самое изысканное амплуа. Но когда за это неплохо платят и обеспечивают прочное должностное положение, можно и расстараться.

Однако, как и в любой комедии дель арте (а жанр этот как раз тогда входил в моду), неожиданно случился резкий поворот сюжета: в одночасье умер лжемуж, он же лжеотец. Уж не насильственный ли это слом композиции? Вовсе нет, здесь все чисто. Но в маленькой труппе образовалось вакансия, и, похоронив подставного отца своих детей, Родриго, проводя время в молитвах и слезах, прикидывает, кого бы назначить на освободившееся место. Ага, Карло Канале: поэт, ровесник Ваноццы – этот вполне подойдет. Естественно, за хлопоты вокруг небезутешной вдовы и воспитание чужого потомства ему тоже будет причитаться недурной оклад содержания.