Книгу, которую Вы держите в руках это третий и заключительный том трилогии «Братьев Карамазовых». Действие третьего тома романа продолжается спустя двадцать четыре года после окончания второго тома, в канун первой русской революции. В нем речь пойдет об Алексее Федоровиче, которому в то время исполнилось пятьдесят шесть лет (его брату Ивану шестьдесят). Он попытается решить грандиозную по тому времени, да и в наше время, задачу: – создание действительно независимого ни от кого бы то ни было профсоюза рабочих и фабрикантов на основе Евангельского учения. Здесь Алексей Федорович выступает в роли прототипа или прообраза священника Григория Гапона. (Чтобы воссоздать его жизнь, буквально по дням, автор использовал более двадцати источников-свидетельств.)

Написан роман все так же в стиле документального реализма. Своей судьбой, Алексей Федорович словно лакмусовая бумага ознаменовал окончание эпохи христианства, и не только в России, но и в целой Европе, и наступление постхристианского времени.

«Придя же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: один за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». (Мф. 16: 13–18)

– Алексей Федорович…, по смерти моей вы…, заботу о рабочих и фабрикантов не оставляйте ни на день…, и в горе…, не впадайте. По горюйте сорок дней…, и довольно будет. Найдите себе пару…, потому как не хорошо…, быть вам одному. Только не моих лет, а значительно моложе…, чтобы она в вас жизнь вдохнула…, а то вы…, передо мной сейчас…, сидите и весь то бледный…, и безжизненный какой-то. На вас даже…, страшно взглянуть до того вы…, весь измучены переживаниями. Тело в сыру землю уйдет…, а душа на небо…, там я вас поджидать буду…, потому в расстройствах нечего…, вам пребывать. И вот еще, что…, гроб должен быть обит…, розовой материей…, чтобы видно было сразу…, вот девочка для Бога созрела.

– Не беспокойтесь, это вам вредно. Уж будьте покойны, все устрою как завещаешь моя дорогая Lise, – отвечал Алексей Федорович, – вы только лежите и старайтесь по меньше говорить.

– Вот еще что в грехе…, не живите, а непременно…, венчайтесь и только…, тогда познать друг друга…, должны это я…, вам наказ даю. (Пауза) Любите, любите…, нашу Катеньку…, не оставляйте ее…, одну, а-то она с горя помрет… Ее еще замуж…, надо выдать…, вы уж расстарайтесь… это первоочередная задача…, для вас…, Алексей Федорович.

– Исполню, исполню, все чему наставляешь выполню в точности и даже более того, – сказал Алексей Федорович, утирая выступившие самопроизвольно слезы.

– Алексей Федорович, что это с вами…? К лицу ли…, вам это? Утрите сейчас же…, и больше не позволяйте…, себе эту слабость…, по крайней при мне… Я же… жду от вас…, благословенного слова…, а не раскисшего…

На пороге стоял ноябрь тысяча девятьсот четвертого года, Lise исполнилось пятьдесят два года, и она лежала на смертном ложе, очень истощенная, поедаемая собственным организмом, она уже отказывалась от еды и пила только Святую воду.

– Мама, мама, – залепетала только что вошедшая в комнату их приемная дочь Екатерина Алексеевна, – Мы с Родионом Ивановичем по Адмиралтейской набережной гуляли, наконец-то погода позволила вдохнуть свободно чистого воздуха над Невой. Вы знаете, маменька, он спрашивал про вас, про ваше здоровье и говорил, что хотел бы быть чем-то вам полезен. Он также, как и я, очень переживает за вас.

– Спасибо доченька…, а что, ты, верно, увлеклась им?

– Ну что ты маменька, мы просто дружим.

– Понятно. Алексей Федорович, вы идите к себе… Мы тут посекретничаем.

– Как скажешь любимая. Оставляю вас наедине, только прошу Екатерину Алексеевну не переусердствовать, помня, что длинные разговоры отбирают у вас много сил. Потому берегите маменьку, и не давайте ей в чем-либо расстраиваться, – сказал Алексей Федорович, и направился в свою комнату, переделанную в его кабинет, поставив кожаный диван вместо кровати, письменный стол, обитый зеленым сукном, на нем письменный прибор и стопа чистых листов бумаги, шкафы с книгами по богословию и поучения Святых старцев.

За то время, что мы остановили повествование прошло двадцать четыре года, многое изменилось. Событий, связанных с Алексеем Федоровичем, было множество. Нам следует вернуться в прошлое и рассказать, как обстояли дела, приведшие его на то положение, которое он занимает к началу нашего повествования.

По настоянию Lise, а она говорила: «Алексей Федорович ваше знание о Боге нуждается в систематизации и потому хорошо бы вам закончить семинарию». Он так и поступил в это учебное заведение и сразу на второй курс. Был самым старшим из учеников и с похвальным листом закончил ее, получив по окончанию приход в Ольгином приюте. Там он узнал, насколько, горестна доля рабочих и фабрикантов в это же время ему попала брошюра Л. Н. Толстого, где он высказывается крайне негативно о церкви. Ему чуть не стоило места это прочтение, а затем и проповедничество, этих еретических мыслей, карьеры. Только вмешательство митрополита Антония помогло ему избежать полного провала своей судьбы как священника. Ведь на его проповедях собиралось около двух тысяч человек, и это весьма обеспокоило его начальство. Но Алексей Федорович мало заботился о своей репутации руководствуясь одной мыслью: «поступать так, как поступал Христос, а там Господь управит».

Последствия были тяжелые, его устранили из прихода Ольгиного приюта. Он уже полагал, что его священническая карьера закончилась. Но через два года, при помощи обер прокурора Саблера и самого Победоносцева, он поступает, с большими трудностями касательно его репутации, в духовную академию. В начале зимы Саблер вызвал Алексея Федоровича и сообщает, что приглашает его учувствовать в службах в церкви Скорбящей Божьей Матери, где он был почетным старостой. Церковь находилась в Галерной гавани, и ее прихожане – бедный люд. Штатский священник оказался сухим начетчиком, его проповеди не доходили до сердец прихожан, и храм часто пустует, а от преосвященного Антония Саблеру известно, что проповеди Алексея Федоровича в приютской церкви пользовались большим успехом.

В ближайшее воскресение Алексей Федорович отправился в саблеровскую церковь и протиснулся в самую гущу прихожан. Священник, красивый старик с густой черной бородой, начал проповедовать на тему «Греховность в мыслях и деяниях». С начало он вкрадчивым голосом перечислил разные искушения и соблазны, а затем громогласно на всю церковь предостерег всех присутствующих о каре небесной, об аде огнедышащем. Стоящий рядом с Алексеем Федоровичем, высокий дядька с обвислыми усами, склонившись к его уху прошептал:

– Что он адом стращает? Зашел бы ко мне в плавильный цех. Я бы показал ему ад на земле.