В старом немецком переводе Библии это выражение звучало как «Спешите делать добро»! И доктор Федор Петрович Гааз, который читал Писание по-немецки, именно эти слова из Второго послания к Фессалоникийцам сделал своим девизом, и эти же слова написаны на его могиле. Этот замечательный человек, как мне представляется, несомненно московский святой, прожил совершенно невероятную для нас жизнь. Уехав из Германии и поселившись в Москве, он так и остался до последнего дня своей жизни католиком. Он не перешел в православие и продолжал оставаться прихожанином своей Католической Церкви, своего католического прихода до самого последнего дня своей жизни. Но он собирал деньги для издания Евангелия по-славянски, потому что тогда еще не было русского Евангелия. Он собирал деньги для издания молитвословов. Он был известен как секретарь Московского тюремного комитета, как главный врач московских тюрем, как основатель больницы для бездомных, разнорабочих, нищих, бомжей, которых он кормил, лечил, одевал, судьбы которых устраивал. В качестве крупного чиновника он вступал в постоянные конфликты с московским начальством, включая митрополита Филарета, которому он постоянно возражал, когда тот пытался как-то в логичное русло направить его филантропию и подчеркивал, что, будучи филантропом, не надо забывать, что живешь в реальном мире. Так вот, доктор Федор Петрович Гааз действительно стал самым настоящим народным святым. И когда он умер, митрополит Филарет, его оппонент, благословил служить панихиды по нему во всех православных храмах города Москвы. Когда гроб с его телом выносили из костела, все православные храмы колокольным звоном провожали на Немецкое кладбище этого великого праведника.

Так получилось, что в России XIX века о нуждах простого человека и о реальном христианстве заговорил сначала католик Федор Петрович Гааз, а потом – лютеранка по рождению, великая княгиня Елизавета Федоровна. Я думаю, это, конечно, замечательно, что Господь дал нашей несчастной стране таких людей. Но это, наверное, и знак для нас – знак того, что мы не должны считать врагами тех, кто каким-то другим образом обращается ко Христу и в других формах исповедует свою веру в Отца и Сына и Святого Духа. Одна из них, Елизавета Федоровна, была признана святой сначала народом, а потом и Собором нашей Поместной Церкви; другой – Федор Петрович Гааз – еще в те времена, в XIX веке, народом был признан святым[3].

Я убежден, что настанет день, когда мы получим бумагу с благословением служить молебен святому праведному Федору, потому что другого такого человека в русской истории не было. И в наши дни, наверное, не случайно мы о нем вспоминаем всё чаще и чаще, потому что путь Федора Петровича Гааза – это путь христианина сегодня: осуществлять действенное, реальное христианство. При этом он был и великий молитвенник. Это был человек, который прожил, не будучи пострижен в монахи, подлинно монашескую жизнь, который был не только христианином дела, но и христианином молитвы, который просто своей жизнью переделывал сотни и тысячи, и тысячи тысяч, наверное, жизней. Отношение к нему в XIX веке было абсолютно безупречное со всех сторон и позиций. Но когда произошла революция, о нем было запрещено говорить. Хотя, казалось бы, человек всю жизнь провел среди угнетенных, среди несчастных, всю жизнь обличал власти – и не голословно, а действительно делал фантастически много. Тем не менее, его имя было табуировано, как мало чье другое. Для меня это тоже несомненный признак святости.

Когда читаешь отчеты про Екатерининскую больницу, которую доктор Гааз создал и которой руководил, про эту больницу для бездомных, то понимаешь, что сегодня в Москве такой больницы нет, что сегодня вроде бы нас много, христиан, а того, что в XIX веке сумел сделать один человек, мы еще не сделали. Сегодня мы иногда одежду и еду им даем, но до того, чтобы построить больницу для бездомных, мы еще в нашем личном христианстве не доросли. Поэтому, когда я читаю Второе послание к Фессалоникийцам и дохожу до этого места, я всегда вспоминаю об этой замечательной, удивительной фигуре в нашей истории, в истории Церкви нашей несчастной страны, об одном из самых, наверное, современных для нас святых, одном из самых современных угодников Божьих.

Я вам показал, что Второе послание к Фессалоникийцам является как бы развитием Первого послания к Фессалоникийцам. Точно так же Послание к Римлянам является развитием Послания к Га-латам. Точно так же Послание к Ефесянам повторяет и развивает Послание к Колоссянам. Это одна из черт наследия апостола Павла, что основные темы он повторяет, как правило, в следующем послании, а заявляет о них в предыдущем. Причем первое послание всегда бывает какое-то пламенное, с порывом, с энтузиазмом написанное. Второе всегда бывает более систематическое, более взвешенное, более торжественное.

Итак, парными являются Первое и Второе послания к Фессалоникийцам, Послание к Галатам – и Послание к Римлянам; наконец, третья пара – Послание к Колоссянам и Послание к Ефесянам. Но до нас, безусловно, дошли не все послания апостола Павла, и поэтому мы можем предполагать, скажем, что было Третье послание к Коринфянам; мы можем предполагать, что и другие послания также являются либо развитием не дошедших до нас посланий, либо, наоборот, – первыми вариантами посланий, тоже до нас не дошедших. Вот эта черта наследия апостола очень важна, и на нее я прошу обратить ваше внимание.

Кто такие фессалоникийцы? Жители города Фессалоник, или Солуни, той самой Солуни, в которой потом жили Кирилл и Мефодий. И сейчас есть город Фессалоники на севере Греции, где и сейчас живут фессалоникийцы. Каждое послание написано по какому-то конкретному поводу. Апостол Павел не пытался из этих посланий сделать систематический трактат, в котором он излагал бы свое учение. Эти послания уже позже расставлены в том порядке, в котором они печатаются теперь, причем в порядке очень логичном, потому что сегодня, если читать сначала к Римлянам, потом Первое к Коринфянам, потом к Галатам и т. д., можно их рассматривать как своего рода богословский трактат. А если выделить основные темы, если к каждому написать введение, то представляется, что это систематическое изложение основ христианства.

На самом деле это не так. В таком порядке они были расставлены во II веке. Апостол Павел иногда, правда, советует отдать послание в какую-то другую общину, чтобы и там его прочитали. Конечно, эти послания были чем-то вроде открытых писем, то есть они могли быть передаваемы в другие, соседние общины и там тоже читаться. Но, подчеркиваю, задачу систематически изложить учение Церкви Павел не ставил. Он высказывался в этих посланиях по какому-либо конкретному поводу и, прежде всего, напоминал то Предание, по которому живет Церковь. Поэтому каждое послание апостола есть Предание апостольское, Предание Церкви апостольских времен, а не личное учение апостола.

Безусловно, можно говорить и о личном учении апостола, но это мы с вами сделаем, когда уже пройдем по всем посланиям апостола Павла, проследим присутствие Предания в них, когда мы уже перейдем к тому, чтó такое его личное богословие.

Итак, у нас остались две проблемы, которые апостол Павел разрешает в Послании к Галатам – о нем мы будем говорить в следующий раз. Первая проблема связана с ритуалом: целовать Евангелие и Крест после общей исповеди или нет. И вторая проблема связана со свободой. Это как раз та тема, которой посвящено Послание к Галатам.

Да благословит вас Господь, везде сый и вся исполняяй!

31 октября 1995 года

Вот, дорогие мои, если вы помните, мы в начале прошлого года начинали именно здесь, в северном приделе храма. Я с особенным чувством вспоминаю ту Дмитриевскую родительскую субботу, когда мы вообще здесь впервые служили, в северном приделе, после того как типография его нам освободила. Поэтому северный придел – для нас какое-то особо значимое место в нашем храме. Несколько теснее здесь будет, но, с другой стороны, здесь лучше слышен голос.