Дверь-то, оказывается, из опилок сделана! Только по сторонам для отвода глаз дощечки прибиты. Выходит, десять лет от грабителей опилками отгораживался!

Попытался я эту дощечку с завесом к двери обратно прибить. Не получается – опилки плохо гвозди держат. Что делать? Ночь приближается, квартира настежь. Заходи, кому не лень, уноси честным трудом нажитое. Хорошо, сынок подсказал: «Пап, а ты дверь кверху ногами переверни, с другой стороны дощечка-то целая».

Смышленый пацан, весь в меня! – лицо Пряхина просияло отцовской гордостью. – Перекрутил я, значит, завес, перевернул дверь и на место поставил. Идеально подошла. Одно неудобство – замок не с той стороны оказался. И глазок низковато – на уровне колен. Но это ерунда по сравнению с прежней бедой. Вместо замка временно наживил входную дверь гвоздем, чтобы от сквозняка не отворялась, и быстрее в ванную – восстанавливать кровообращение.

Только согрелся, стали соседи наведываться. Я то гвоздодер ищу – двери открывать, то опять их заколачиваю.

Сосед, пенсионер Митрич, заглянул.

– Это, говорит, ты здорово придумал, что глазок низехонько расположил. Придешь после получки, а жене сразу видно – свой там лежит, или пришлый какой. Только и звоночек надо бы того… пониже, на таком же уровне.

– Да ты что, Митрич! – оправдываюсь, – это мы для собаки сделали. Тобика на прогулку выпускаем, а когда возвращается – двери царапает. Так что теперь Витек, сынок мой, смотреть будет – своя ли собака? Сам посуди, зачем нам приблудная?

– И то верно, – согласился Митрич.

На следующий день возвращаюсь с работы, а жена в слезах. Сын тоже ревет:

– Тобик ушел на прогулку и не вернулся, наверное, дверь не признал.

– И соседи смеются, – подвывает супруга, – из других подъездов на наш глазок приходят смотреть. Закрой его чем-нибудь!

– Да чем же я его закрою?

– Хоть номером от квартиры!

– Ты хочешь, чтобы и с других микрорайонов прибегали?!

– Тогда обивку разверни наоборот. Глазок наверху окажется, – подсказал сынок.

– Повторенье – мать ученья. – Пряхин тяжело вздохнул. Грустные воспоминанья окунули его в прежнюю хлопотливую атмосферу. – Снимаю, значит, дверь, отрываю обивку, сверлю новое отверстие для глазка… Матерь божья!.. Отверстие в двери не совпадает с отверстием в дерматине. Внизу совпадало, а вверху не совпадает! И подвинуть нельзя, материала в обрез – еще вчера лишнее отхватил. Жена опять в слезы, а я в крик:

– Это все твои капризы! Чтоб все как у людей, как у людей!..

– Ой, что делать-то будем! Всю дверь исковеркал, дерматин перевел, на весь дом ославил!

– Не реви, – говорю, – беги лучше в хозяйственный магазин, что-нибудь придумаем.

На другой день явился сосед Митрич.

– Ну, ты, говорит, и клоун! Вчера внизу глазок для собаки пришпандорил, а сегодня вверху два поставил. Для себя и для жены, что ли? На пару разглядываете, кто к вам в гости пожаловал?

– Темный ты человек, Митрич, – говорю. – Ты когда-нибудь в Крыму бывал?

– В Крыму нет.

– То-то и оно! Значит, стереотрубы для обзора местности не видел. В нее, как в бинокль, двумя глазами смотреть полагается. И все – как на ладони! А почему у нас должно быть иначе? Зачем, спрашивается, мне перед единственным глазком рожу косоротить, словно на приеме у окулиста – глаза себя лишать?! Можно ведь и двумя глазами смотреть. И главное – все видно, как в той трубе. Настоящее стерео!

– И то верно, – согласился Митрич.

Несиделов от души посмеялся над рассказом Пряхина и словно между делом спросил:

– А что это за девушка – над вами живет?

– Ну, ты и ловкач! И туда глаз положил! – воскликнул Пряхин. – Алиной Юрьевной зовут, в газете работает. Кстати, незамужняя. Но обидчивая до ужаса. Я когда-то ей комплиментик сделал: «Вы, – говорю, – очень даже хорошо для своих лет смотритесь». Так она губки поджала, три дня не здоровалась.

А на прошлой неделе, вижу, сумку неподъемную тащит. Дай, думаю, помогу. Издалека вежливо свою услугу предлагаю: «Ну, вы, Алина Юрьевна, говорю, и молодчина! Агромадные тяжести таскаете. Не всякой бабище такое под силу».

И что же ты думаешь?! Вместо благодарности: «Да как вы смеете! Вы… вы… грубиян!» «Ради бога, – отвечаю, – Алина Юрьевна, какой же я грубиян? Сумочка-то, кхе… кхе… на тридцать кило тянет, а вы ее одной ручкой. Другая бы костьми легла. А вы жилистая, хотя и маленькая. Руки крепкие – не у всякого мужика такие. А ножки пусть и тонкие, зато устойчивые. Вам, наверное, и не такое под силу!»

А она, ни с того ни с сего, как влепит мне пощечину! Вот и делай женщинам после этого комплименты!

Последняя фраза адресовалась не только соседке, но и всему слабому полу, от которого Пряхину, как и Несиделову, досталось порядком.

ЗАГОВОР

Садовые ножницы в руках посторомкинского градоначальника Романа Протогорова дробили живую изгородь с яростью электрической косилки. Сегодня была суббота, и Протогоров выплескивал энергию на территории собственного особняка. Следом за ним на почтительном расстоянии, а также из опасения угодить под сверкающие лезвия, двигался поверенный во все тайны Протогорова и давний его друг еще с армейской юности – капитан милиции Лапохват.

Капитан, – а это был милиционер, приезжавший на вызов в керамический завод, – по комплекции почти не уступал своему другу-начальнику. Дородный и широкоплечий, он славился пышными усами и зычным голосом. Голову милиционера покрывал ежик темных волос. Волосы были настолько жесткими, что когда сверху водружалась форменная фуражка, то она не впивалась в голову, как это водится, оставляя красный след, а покоилась на голове, словно на постаменте. Объемный глобус милицейского живота на манер экватора перехватывал армейский пояс. Ремень то и дело норовил опуститься вниз, так что Лапохвату постоянно приходилось восстанавливать географическую справедливость.

– Никодим, если не придумаем рекламного хода, следующей каденции мне не видать, – сказал Протогоров, не отвлекаясь от работы. – Пресса утратила ко мне интерес.

Друзья могли говорить смело, без свидетелей. Загородный дом посторомкинского градоначальника опоясывал высокий забор из темно-красного кирпича. По периметру забора размещались декоративные башенки с бойницами. Поблескивали камеры видеонаблюдения.

– Да ладно тебе, – неуверенно возразил Лапохват.

– А когда прокатят на выборах, обязательно затеют расследование.

– А вот это не исключено.

– Телевидение, черт его побери, не помогает. Три шоу за две недели, а рейтинг падает. За говорунами не угонишься. И понимаю, только телевидения может ориентировать всех этих бездельников, но все бесполезно.

– Давай устроим покушение?

Ножницы в руках Протогорова застопорились.

– На кого?..

– Да на тебя же! С перестрелкой, погоней… Но не волнуйся – ты не пострадаешь, разве что самую малость… для убедительности.

– Не поверят.

– Еще и как поверят. Особенно если кого-то заденет шальная пуля.

Протогоров бросил ножницы на траву.

– Никодимушка, одна моя голова хорошо, а наши с тобой полторы лучше! Пора тебя двигать по службе. И в самом деле – после этого у соперников никаких шансов. Но кого бы нам, так сказать… ненужного…

– Да таких, хоть отбавляй!

– Вот и определись.

Лапохват крякнул, подкрутил ус:

– Есть на примете два-три человечка. За этим не станется. Но лучше всего подходит грабитель, что кассу на керамическом почистил. Ох, Рома, сообщу тебе, безбашенная личность! Между нами, хотел бухгалтершу изнасиловать. Параллельно, так сказать, с основным занятием.

– Подозреваемые есть?

– Какие подозреваемые?! Полностью установлен. Скрывался под видом аудитора. Говорят, был на хорошем счету.

– Как вышли на него?

– Сам вывел. Портфель свой оставил с документами, взамен того, что с деньгами.

– Вот охламон.

– Залег где-то в городе. Но мы его вычислим, на вокзалах свои люди.