Чичиков прибыл к вечеру. Поездка была не на шутку утомляющей возней. В поместье то и дело шло обсуждение спальни для гостя. Понравится ли ему место, куда уложат его, услужливо крякая, поручики. Но гость, лишь скинув с плеч пальто, не издав ни единого лишнего слова направился спать туда, куда поведут. О спальне ни слова сказанного. На утро ему предъявили, из уст якобы очень важных персон, что он вел фиктивную деятельность и чуть ли не аферу, хорошо подделанную под предприятие. Чичиков заявил, что не знает ничего об этих фикциях, и хорошо бы ему обратиться к начальству этих людей.

– Как вы думаете, господин Гаусс, кто таков этот Павел Чичиков?

– Знаете, Исаак. Я многое слышал о данном человеке. В основном то, что он холодный и расчетливый делец, монополист и спекулянт, и чуть ли не спаситель всей российской экономики. – смеялся Гаусс во всю голосину.

– Что это за трепня? – возмутился Исаак. – Как вы можете так клеветать на Чичикова?

– Ты не знаешь юмора, Исаак. Обратись к врачу.

   Исаак отвернулся от Гаусса, видно обидевшись.

– Ну что вы, Исаак, я ведь не со зла на вас!

– И как только я мог полагаться на вас, Гаусс. В своих размышлениях постоянно вспоминал выдуманною вами сигму!

– Я польщен.

– И какой толк от вашего знака, если он не измеряет ничего!

– И как вы можете такое говорить? Еще как измеряет!

– И что же?

– Вот ты знаете, какое расстояние от Парижа до Москвы?

– Точно, каюсь, нет.

– А приблизительно?

– Могу представить.

– Это – сигма. Что-то почти бесконечное. Ее всегда можно представить как что-то огромное, но не бесконечное.

– Это – приблизительность. Математика не терпит приблизительного расчета!

– Вы не правы. – в разговор вмешался Чичиков.

– Почему же? – непонимающе глядит на него Исаак.

– Одежда на вас – приблизительный расчет. – Чичиков испил стакан вина, одиноко стоящий на стойке в каком-то бессмысленном ожидании, и направился поодаль.

– Ох, как умен и рассудителен этот человек. – сказал Гаусс.

– Как некультурно! – завизжал Исаак.

   Чичиков решил осмотреть поместье. Прежде всего его волновали люди, находящиеся там. Чем более внедрится он в доверие к господам, тем благосклоннее к нему будет господин Манилов. Также стоило бы рассмотреть живопись и картины, расстилающиеся по поместью длинным красочным ходом, словно маршем искусству. В этих картинках что-то есть. Даже на большинстве ваз красовались подобные рисунки. Изучив данный спектр искусства, не станет проблемой войти в доверие и к самому Манилову.

   На одной из стен показалось то, к чему я действительно проявил немалый интерес. Ружье. Старое, поношенное ружье, и я был уверен, оно повидало много душ за свою жизнь. Вряд ли Манилов заработал такое состояние честным путем. Скорее всего, это ружье часто приходилось ему использовать для решения деловых проблем. Эх вы, люди, не знающие простых манипуляций и магии лжи.

   Ко мне подошли какие-то женщины. Темнокожая и другая, славянской внешности. Они выглядели очень странно, и было ясно, что темнокожая являлась рабыней второй. На шее темнокожей красовался ошейник, а славянка держала ее, ведя туда, куда ей нужно. Я сразу обругал славянку за такое дурное отношение к подчиненной, добавив, что в современном мире никто работорговлей не занимается, и держать в рабах насильно – повадка глупых и безрассудных.

   Нас созвали к столу. Мы зашли в просторную комнату, в центре которой стоял большой стол; стулья, аккуратно разложенные вокруг стола, так и пахли древесиной и дороговизной.

   На одном из стульев сидел Манилов.

– Шикарные сидения! – восхитился я.

– Да, хорошие. Из Польши. – похвастался Манилов. – Но вы это еще мои картины не видели!

– Видели, видели.

– И как вам?

– Красивые!

   Лицо Манилова наполнилось детской радостью, глаза засияли. Он пригласил меня сесть прямо рядом с ним, на что, конечно же, отказать я не мог. Нам принесли редкие и дорогие вкусности, вино. Гости начали разливать и есть. Я не стал есть свою тарелку – завернул еду в просторную салфетку и положил в карман. Когда трапеза кончилась, мы все разошлись по своим местам. Манилов пригласил меня в свой кабинет.

   Его кабинет был насыщен роскошной мебелью, мелкими но, как выразился Манилов, безупречно дорогими картинами, вином и сигаретами. Манилов курил. Я же сидел напротив, разглядывая картины. Что ж, пара минут простого, расслабленного диалога, и можно предложить продажу.

– Я слышал, что вы занимаетесь аферой по продаже и покупке неких «мертвых душ». Вы колдун?

   Я молчал, не зная, что сказать.

– Ладно, это не важно. Важно то, что я хотел бы вам предложить…

   Мое сердце остановилось. Он действительно хочет продать мне мертвых душ, и при этом даже не совсем понимая, что это? Решительность Манилова привела меня в восторг. Или меня в восторг привела очередная возможность заработать? При этом даже ничего не говоря, не растрачивая время на пустую болтовню.

   Манилов продолжил:

– Продайте мне свою дочь?

– Что?

– Я слышал, у вас есть дочь… – Манилов закурил. – Продайте ее мне.

– Что? Нет!

– Подумайте, господин Чичиков. Она не будет голодна или холодна никогда. Мои люди и я о ней позаботятся.

– Ни за что! Это моя дочь!

   К черту Манилова. Я встал со стула и прошел прочь из комнаты и его апартаментов. На выходе из поместья я увидел Исаака. Он, увидев меня, кажется, обрадовался. Нет, он обрадовался не этому. Он с улыбкой на лице вынул из кобуры пистолет и нацелился на меня. Я побежал прочь. Выстрел. Он промахнулся и попал куда-то в дерево. Черт! Что же сегодня за день такой? Почему все так? Я бежал, испуганный и неуверенный в завтрашнем дне, возможно, навсегда.

   По пути домой я увидел бедную бабушку, сидящую на дороге, и выпрашивающую милостыню. Я подошел к ней и достал тот кулек с едой, робко протянув бабушке. Бабушка поблагодарила меня и принялась есть. Я все сделал правильно? Я – хороший человек? Столько лжи за жизнь, столько обмана и лести. Может, я все-таки не такой, каким сейчас решил проявить себя? Кто такой Чичиков?

   Я приехал домой. Меня встретила дочь с истерией, почему я не принес покушать ей. А я совсем забыл – денег ведь нет. Денег нет, стараюсь объяснить я дочери. Она лишь убегала и хлопала дверьми.

– Черт бы тебя подрал! – орет она на меня. – И почему ты у Манилова не отобрал этих?..

   Я ушел к себе в кабинет и заплакал. Ну почему у меня такая жизнь? И что мне теперь делать? Дочурка будет голодать. Денег больше нет. Что мне делать, Господь? Хотя для тебя, возможно, все это мелочно. Если ты и создал человека, то чтобы проверить его на прочность, не так ли? Или тебе хочется посмеяться. И зачем тогда это все. И есть ли ты.

   Я поехал к Манилову. В поместье прияли меня обратно. В столовой меня закидали ругательствами, Исаак якобы рассказал обо мне всю правду. То, какой я лжец, какой я ужасный мошенник. Исаак и Гаусс смотрели на меня со стороны.

– И почему Исаак так невзлюбил меня? Из-за тех слов? Но слова – просто слова. Стрелять не нужно было.

   Мне ответили молчанием и возвышенным нравом. Я прошел в кабинет к Манилову. Он смотрел на меня хитро и, когда понял, что я передумал в своем решении, протянул ко мне бумаги. Я подписал.

   Толпа, видевшая все это, кидала меня оскорблениями пуще прежнего. Вот! Вот какой Чичиков! Да, вот такой Чичиков. Готовый продать даже свою родную дочь, и все ради денег! Все ради денег. Даже дочь продал! И дочь продал…

   Один человек из толпы даже взял то ружье, висевшее на стене. Взял и нацелился, пускай и неровно, но на меня. Я побежал, как трус и оборванец. Прозвенел выстрел. Какая-то женщина из толпы с криком упала на землю. Все замолчали. Он застрелил женщину, промахнувшись. Я вышел из поместья и пошел прочь, в какое-нибудь заведение. Я зашел в бар. Сев за барную стойку, я начал размышлять о чем-то, а после и просто сидел, смотря в стену. И что я за человек. Ко мне подошел Гаусс. Странно, и как он мог понять, куда я пойду? Он подошел ко мне и, поздоровавшись, протянул конверт с письмом, а после сразу ушел. Я раскрыл письмо и начал читать. Там моя дочка, еще не знающая про то решение и то, что я продал ее, просила извинения. Она рассказывала, как сильно меня любит, и как не променяла бы меня ни на что угодно. А я променял! А я променял на деньги. Я заплакал, скорее зарыдал прямо за барной стойкой. А бармен лишь протягивал очередной бокал.