Ледоруб: Горы уменьшились в размере?

Дмитрий: Что-то в этом роде.

Павел оторвал глаза от чтения. Его звали. Наверно, уже не один раз. Он отложил журнал в сторону, положил обе руки на подлокотники кресла и осторожно поднялся. Спина оценила его старания. Он учился быть с ней в хороших отношениях и задабривал, как только мог. Уже много лет, с переменным успехом. Капризная особа. Ей по-прежнему не нравились его нерегулярные пробежки. Он перестал пытаться понять почему, но сдаваться отказывался. И так уже много уступил – давно не делает ненавистные ей наклоны и приседания, следит за осанкой, сидит как прямая палка, укоротил дистанцию, но совсем перестать бегать он не желал. Он покрутил бёдрами для разминки и, стараясь держаться прямо, пошёл на кухню.

– Сколько тебя можно звать?

– Извини, зачитался.

– Что читаешь?

– Интервью с Димой в “Ледорубе”.

– Ещё одно? Опять говорит о том, как оставаться молодым?

– Пока нет. Не дочитал ещё до конца. Отвлекают тут всякие.

– Можешь идти обратно читать. Подожди, хлеб греется.

– Ну вот, не готово, а зовёшь.

Павел сел за стол и посмотрел в окно. Их дуб продолжал держаться за жёлто-коричневые листья. Уже совсем готовые. До хорошего дождя с ветром. Наступающий день ничего такого, слава богу, не обещал. Чистое небо, будет опять сухо и тепло. Он пододвинул к себе тарелку. Пахло хорошо. Пришла привычная мысль о том, что ему всегда нравится, как Мария готовит. С самых первых блюд молодой жены. В этом им не нужно было подстраиваться. Готовит как умеет, и ему это всегда по нраву. Так же привычно он удержался от соблазна сверить точность своих воспоминаний с воспоминаниями жены, помня о неожиданных поворотах, которые всегда возможны во время их совместных экскурсий в глубины их супружества.

– Очень вкусно, спасибо, солнышко.

– Кушай на здоровье. О чём же он говорит? Вид у тебя очень задумчивый.

– О горах, философствует немного, как обычно. Опять залез на красивую стену. В одиночку. На фотографиях очень здорово смотрится. Ну и сам, конечно, как огурчик.

– Завидуешь?

К этой её привычке он ещё до конца не привык.

– Мы уже с тобой не раз говорили на эту тему. Не отказался бы сбросить лет тридцать. Кто бы отказался? И ты бы, наверно, не отказалась.

– От чего?

– Сбросить лет тридцать.

– Зачем? А мне и так двадцать пять.

– Извини, солнышко, забыл. Ты у меня ещё хоть куда. Спелая.

Павел посмотрел в глаза жены, не надеясь проникнуть внутрь их на какую-нибудь значительную глубину. Ему по-прежнему не было туда доступа. Он мог полагаться только на накопленные с годами трудно поддающиеся анализу эмпирические факты и учиться принимать некоторые вещи в мире как есть, без объяснения и анализа. Когда-то совсем чуждое ему, но интригующее умение.

Они снова стали тянуться друг к другу и ценить проведённое вместе время. Особенно таким вот ласковым неспешным воскресным утром. С того, наверно, времени, когда чувство одиночества, унылый предвестник, стало подталкивать их друг к другу. Ненастойчиво и твёрдо. Они не желали ещё ничего знать о том, что оно предвещает, надеясь, что это далеко впереди, но, конечно, знали достаточно об их супружестве, чтобы бессловно радоваться такому неожиданному подарку. Ни на минуту не забывая о его хрупкости и непостоянстве.

– Ты же говорил, что перестал скучать по горам.

– Говорил. Мало ли что я говорил, солнышко. Как удержаться от мыслей, когда посмотришь на фотографию горы и на его тридцатилетнее лицо на переднем плане?

– Он, конечно, молодец. Совсем не стареет. Помнишь, выглядел моложе своего старшего сына? Как его зовут, забыла?

– Андрей. Андрею уже должно быть больше тридцати. А папаше столько же, сколько мне. Но он не выглядит старше тридцати. Удивительно.

– Когда мы их видели всех в последний раз, на юбилее?

– Да, пять лет назад.

– А сколько их младшему?

– Около десяти должно быть, не помню точно.

– Тоже хочешь молодую жену? Налить чаю?

– Спасибо. Ты хорошо знаешь, что без молодой жены я проживу совершенно спокойно.

– Кто вас знает? Допьёшь остатки? Немного осталось.

– Давай.

Застучала перекладываемая в раковину грязная посуда. Павел снова обратил свой взгляд к окну. На небольшом участке открытого ясного неба виднелось несколько тонких белых полосок. Идёт издалека непогода? Давно пора. В горах уже несколько раз выпал снег. Он посетил мысленно своё ущелье. Оголённые деревья, кусты, твёрдая холодная земля, белый налёт на высоких вершинах. Большая гора, конечно, поседела и приосанилась больше всех.

– Ты где?

– Мало мы были в этом году в ущелье. Нужно постараться зимой почаще ездить.

– Постарайся.

– Хочешь прочитать интервью?

– Давай, может, прочту. Да ты мне уже всё рассказал. Что-нибудь новое?

– Да нет, ничего нового. Уже не так философствует, как прежде. Помнишь: о перерождении, обновлении души и организма? Помудрел. Только продолжает ходить. Теперь всегда один, даже без поддержки. Новая мода у них пошла. Представляешь, совершенно один в целом ущелье?

– Кому как нравится.

– Сын маленький, молодая жена, а его не оторвать от гор. Теперь, говорит, самый смак. Не для славы, не для острых ощущений, не из-за природы. А для того, чтобы просто быть там. Один из самых изысканных способов ухода от жизни.

– Пусть ходит, если нравится.

– Да. Ему нравится. И мне бы, наверно, понравилось.

Павел отклонился на спинку стула и затих, прислушиваясь к шуму кухни и улицы. На лице появилось выражение, которое никогда не нравилось Марии, беспокоило её. Она, разумеется, не высказывала своё беспокойство вслух.

– Но нам ничего не остается, как стараться преуспеть в нашей жизни ниже облаков. Это задача посложнее, правда, солнышко?

Солнышко посмотрело на своего мужа и ничего не ответило, чем его совершенно не удивило.

– Как нам с тобой быть счастливыми? Какие есть. Здесь, сейчас?

В глазах Марии опять проявилась хорошо знакомая ему непроницаемость. Было время, когда он был уверен, что за этой непроницаемостью почти ничего нет. Неразвитость мысли. Медленно, очень медленно зарождалось в нём чувство, что, напротив, там очень много есть всего, что там совершенно незнакомый, неизвестный ему мир. Осознав это, он постепенно стал учиться уважать этот мир, совсем его не понимая, не уверенный порой, что не выдумал его, но уверенный почему-то, что в нём всё гораздо понятней и проще, чем в его. И естественней. Появившись в первый раз, эта уверенность принесла ему неожиданную и окрыляющую надежду. Возможен другого рода порядок, другая логика, другая нелогичность. Возможен другой мир. Это, пожалуй, было одним из самых больших открытий его жизни. Появилась надежда на спасение. Потому что в его собственном мире с некоторых пор прочно поселилась безрадостность.

– Тоже продать дьяволу душу?

Он решил не развивать эту тему дальше, не уверенный, что знает как.

– Он скоро должен вернуться. Нужно позвонить Томе, узнать.

Павел поднялся, обнял и поцеловал жену.

– А где он сейчас?

– В экспедиции. На Северном полюсе, кажется.

*

Картинки этого участка предвершинного взлёта запечатлены только в памяти восходителей. В памяти нескольких сот побывавших здесь людей. Многих из них уже давно нет в живых. Участок не видно со стороны базового лагеря, прячущегося у основания северного ледника вершины. Не видно его ни с восточной, ни с западной, ни с южной сторон. Так утверждают знающие люди. Среди наблюдателей, тревожного племени, он известен под названием Черная Дыра. Большинство из них молчаливо мирится с тем, что, достигнув этого места, маленькие тёмные точки на белом фоне льда и снега, точки, которые, кажется, уже почти на вершине, должны хотя бы на короткое время исчезнуть из вида. С железной необходимостью. Самые беспокойные из наблюдателей спрашивают иногда у людей наверху, можно ли обойти этот участок слева или справа? Можно ли под него подрыться? И получают всегда один и тот же ответ.