– Что вы говорите, Сартин! – вскричал король. – Как я могу во все это вмешиваться? Могу ли я подписать приказ о том, чтобы все были благосклонны к графине Дю Барри? Неужели вы, Сартин, умный человек, советуете мне совершить государственный переворот, чтобы удовлетворить каприз графини Дю Барри?

– Конечно нет, сир. Мне остается лишь повторить вслед за вашим величеством: бедная графиня!

– К тому же, – сказал король, – ее положение не так уж и безнадежно. Ваш мундир позволяет вам все видеть, Сартин. А вдруг графиня де Беарн передумает? А вдруг ее высочество прибудет не так скоро? В Компьене бал будет через четыре дня. За четыре дня можно сделать многое. Ну что, будем мы сегодня заниматься?

– Ваше величество, всего три подписи. – Начальник полиции вынул из портфеля первую бумагу.

– Ого! – проговорил король. – Приказ о заключении в тюрьму без суда и следствия.

– Да, сир.

– Кого же?

– Взгляните сами, сир.

– Господина Руссо. Кто это Руссо, Сартин, и что он сделал?

– Он написал «Общественный договор», сир.

– Ах вот как! Вы хотите засадить в Бастилию Жан-Жака?

– Сир! Он ведет себя вызывающе.

– А что же ему еще остается делать?

– К тому же я вовсе не собираюсь отправлять его в Бастилию.

– Зачем же тогда приказ?

– Чтобы иметь оружие против него наготове, сир.

– Не то чтобы я ими так уж дорожил, всеми-этими вашими философами, – сказал король.

– Ваше величество совершенно правы, – согласился Сартин.

– Но, видите ли, будет много крика. Кроме того, как мне кажется, ему ведь разрешено жить в Париже.

– Его терпят, сир, но при условии, что он не будет нигде показываться.

– А он показывается?

– Только это и делает.

– В своем армянском одеянии?

– О нет, сир, мы приказали ему сменить костюм.

– И он повиновался?

– Да, но вопил о несправедливом преследовании.

– Как же он одевается теперь?

– Как все, сир.

– Ну, тогда скандал не так уж и велик.

– Вы полагаете, сир? Человек, которому запрещено выходить из дома.., угадайте, куда он ходит каждый день?

– К маршалу Люксембургскому, к господину Аламберу, к госпоже д'Эпине?

– В кафе «Режанс», сир! Он каждый вечер играет там в шахматы, причем только из упрямства, потому что все время проигрывает, и каждый вечер мне нужна целая бригада, чтобы наблюдать за толпой, собирающейся вокруг кафе.

– Ну что ж, – сказал король, – парижане еще глупее, чем я думал. Пусть они развлекаются этим, Сартин. У них хотя бы будет меньше времени возмущаться по разным другим поводам.

– Конечно, сир. Но если в один прекрасный день ему вздумается произнести речь, как он это сделал в Лондоне?

– Ну, тогда, раз налицо будет нарушение порядка, причем публичное нарушение, вам, Сартин, не нужен будет приказ за королевской подписью.

Начальник полиции понял, что арест Руссо – мера, ответственности за которую король хотел бы избежать, и больше не стал настаивать.

– А теперь, сир, – сказал г-н де Сартин, – речь пойдет о другом философе.

– Опять философ? – откликнулся король устало. – Значит, мы никогда с ними не разделаемся?

– Увы, сир! Это они не оставляют нас в покое.

– О ком же идет речь?

– О господине де Вольтере.

– А что, этот тоже вернулся во Францию?

– Нет, сир. Хотя, наверное, лучше было бы, если бы он был здесь. По крайней мере мы бы за ним присмотрели.

– Что он сделал?

– На сей раз не он, а его поклонники: речь идет, ни мало, ни много, о том, чтобы воздвигнуть ему памятник.

– Конный?

– Нет, сир. Хотя я могу поручиться, что этот человек умеет завоевывать города.

Людовик пожал плечами.

– Сир! Я не видел ему подобных со времен Полиорцета, – продолжал г-н де Сартин. – Ему симпатизируют всюду. Первые люди вашего королевства готовы стать контрабандистами, чтобы ввезти в страну его книги. Совсем недавно я перехватил восемь полных ящиков, два из них были отправлены господину Шуазелю.

– Он очень забавен.

– Сир! Я хочу обратить ваше внимание: ему оказывают честь, которую обычно оказывают королям, – воздвигают памятник.

– Короли никого не просят оказывать им честь. Они сами решают, заслуживают ли они памятника. Кто же получил заказ на это великое произведение?

– Скульптор Пигаль. Он отправился в Ферне, чтобы выполнить макет. А пока пожертвования сыплются со всех сторон. Уже собрали шесть тысяч экю. Обратите внимание, сир, что только люди, принадлежащие к миру литературы, имеют право делать пожертвования. Каждый приходит со своим вкладом. Целая процессия. Сам господин Руссо внес два луидора.

– Ну, а что же я-то, по-вашему, тут могу поделать? – спросил Людовик XV. – Я не принадлежу к миру литературы, это меня не касается.

– Сир! Я рассчитывал иметь честь предложить вашему величеству положить конец всей этой затее.

– Остерегитесь, Сартин. Вместо того чтобы подарить ему статую из бронзы, они сделают ее из золота. Оставьте их в покое. Бог мой! В бронзе он будет еще уродливей, чем во плоти.

– Значит, ваше величество желает, чтобы все шло своим чередом?

– Давайте условимся, Сартин; «желает» – это не совсем то слово. Конечно, я был бы отнюдь не против все это остановить, но что поделать? Это вещь невозможная. Прошло время, когда короли Могли говорить философам, как Господь Океану: «Ты дальше не пойдешь!». Кричать и не достигнуть результата, наносить удары, не поражающие цели, – это значит показать свою беспомощность Отвернемся, Сартин, притворимся, что не видим.

Господин Сартин вздохнул.

– Сир! – сказал он. – Если мы не наказываем авторов, давайте по крайней мере уничтожим их произведения. Вот список книг, против которых срочно нужно принять меры, потому что одни из них направлены против трона, другие – против церкви, одни олицетворяют бунт, другие – святотатство.

Людовик XV взял список и прочитал томным голосом: «Священная зараза, или естественная история предрассудков», «Система природы, или физический и моральный закон мира», «Бог и люди, речь о чудесах Иисуса Христа», «Поучения монаха-капуцина из Рагузы брату Пердуиклозо, отправляющемуся в землю обетованную».

Король, не прочитав и четверти списка, отложил бумагу. Его черты, обычно спокойные, обрели не свойственное им выражение грусти и разочарования.

В течение нескольких минут он пребывал в задумчивости, погруженный в свои мысли.

– Перевернуть целый мир, Сартин, – прошептан он, – пусть это попробуют сделать другие.

Сартин смотрел на него с тем выражением понимание, которое Людовик XV так любил на лицах министров, потому что оно избавляло его от необходимости размышлять или действовать.

– Покой, не так ли, сир? Покой, – сказал Сартин, – вот чего хочет король?

Король утвердительно кивнул головой.

– Видит Бог, да! Я у них ничего другого не прошу, у ваших философов, энциклопедистов, богословов, у ваших чудотворцев, поэтов, экономистов, у ваших газетных писак, которые вылезают неизвестно откуда и которые кишат, пишут, каркают, клевещут, высчитывают, проповедуют, кричат. Пусть их венчают лаврами, воздвигают им памятники, строят им храмы, но пусть оставят меня в покое.

Сартин поклонился королю и вышел, прошептав:

«К счастью, на наших монетах написано: „Боже, спаси короля!“.

Оставшись один, Людовик XV взял перо и написал дофину:

«Вы просили меня ускорить прибытие Вашей будущей супруги – я готов доставить Вам это удовольствие.

Я приказал не останавливаться в Нуайоне, следовательно, во вторник утром она будет в Компьене.

Я буду там ровно в десять часов, то есть за четверть часа до ее прибытия».

«Таким образом, – подумал он, – я буду избавлен от этой глупой истории с представлением ко двору, которая мучает меня больше, нежели господин де Вольтер, господин Руссо и все философы, прошлые и будущие. Тогда это станет делом графини и дофина с его супругой. Ну что ж! Переложим хоть малую долю печали, ненависти и мести на молодые умы, у которых много сил для борьбы. Пусть дети научатся страдать – это воспитывает молодых».