Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Владимир Глебкин

Смена парадигм в лингвистической семантике: от изоляционизма к социокультурным моделям

© Левит С.Я. составление серии, 2014

© Глебкин В.В., 2014

© Центр гуманитарных инициатив, 2014

© Университетская книга, 2014

От Автора

Данная монография представляет собой переработанное и заметно расширенное издание книги «Лексическая семантика: культурно-исторический подход» (М., 2012). В тексте появились четыре новые главы, посвященные теории концептуальной интеграции Фоконье-Тернера, критическому анализу категорий концепт и языковая картина мира, а также описанию комплексов открыть и камень в рамках социокультурной теории лексических комплексов (СТЛК). Также кардинально переработана глава, в которой описываются общие принципы СТЛК. Внесенные изменения и дополнения должны снять ряд вопросов, возникших при знакомстве с СТЛК в предыдущем издании. Я искренне признателен Арине Зайцевой, Дарье Малышевой и Лидии Хесед за помощь при подготовке данной монографии.

Введение

Как-то на занятии спецкурса по когнитивной лингвистике одна из слушательниц спросила меня, чем вызван столь странный методологический консерватизм, присущий лингвистике второй половины XX столетия. Действительно, базовые основания, на которых возводятся фундаментальные лингвистические теории, на фоне эпистемологических открытий XX века выглядят как глубокая архаика. Лицо физики в этот период определяют теория относительности и квантовая механика, главный результат которых для теории познания состоит в отказе от представлений о не связанном с наблюдателем, существующем по вечным и неизменным законам мире, в признании необходимости включать наблюдателя и измерительную процедуру в теоретическую модель[1]. Позднее в космологии значимость позиции наблюдателя выражается в так называемом антропном принципе, довольно размытом по формулировке, но крайне показательном методологически: невозможно говорить о вселенной вне человека, который взаимодействует с ней, задавая точку отсчета и базовую систему координат[2].

В социальных и гуманитарных науках аналогом отмеченных субъектно ориентированных установок стало введенное Максом Вебером понятие «идеального типа», рассматриваемое им как ключевой инструмент для проведения конкретных исследований (Вебер 1995а (1904)). Методологический императив Вебера, как, впрочем, и антропный принцип, развивает положения кантовских антиномий: научные категории, такие как капитализм, эпоха Возрождения, протестантизм, представляют собой не факты объективной реальности, а инструменты для ее описания; каждый из этих инструментов несет на себе печать профессиональных интересов, мировоззренческих пристрастий, ценностных установок использующего его исследователя. Другими словами, взгляд исследователя на изучаемую реальность субъективен, и эта субъективность является не досадной помехой, которую можно устранить при корректной работе, а необходимым предварительным условием исследования. По Веберу, важно осознавать ограниченность используемых категорий и, работая в рамках этих ограничений, добиваться внутренней непротиворечивости и отчетливости категориальной структуры.

Определенной параллелью к результатам Вебера стали работы пост-позитивистов: Карла Поппера, Томаса Куна, Имре Лакатоса (Popper 1962; Кун 1977 (1962); Лакатос 1995 (1968)). Их эпистемологический итог выразился в опровержении классической схемы эволюции научной теории, в которой ключевую роль играет экспериментальное подтверждение или опровержение теоретических предсказаний. Исследования постпозитивистов показали, что в действительности никакой эксперимент не может ни доказать, ни опровергнуть теорию из-за наличия ряда граничных условий, дающих теории пути для отступления, и что реальный процесс смены теорий, или, точнее, говоря языком Куна, смены научных парадигм, оказывается гораздо более сложным. Определяющую роль в этом процессе играет устоявшаяся позиция научного сообщества, опирающегося на сложную систему критериев и оценок, часто носящих иррациональный характер.

Еще один важный вектор в эпистемологии прошлого столетия задает идея развития, выраженная в целом ряде философских и психологических школ (например, в школе культурно-исторической психологии, генетической эпистемологии Ж. Пиаже, в эволюционной теории познания (Кезин 2006)). Представление о знании, мышлении, восприятии мира как эволюционирующих системах, формирующихся в процессе взаимодействия человека с окружающими его природной и социокультурной средами, оказывается определяющим для этого направления и выступает как одна из эпистемологических доминант для науки XX века в целом.

На этом фоне поиск целым рядом ведущих лингвистов (Н. Хомский, А. Вежбицкая и др.) мировоззренческих оснований своих теорий в философском рационализме XVII века и предлагаемые ими «изоляционистские» модели описания языка выглядят странным анахронизмом. Вопрос об уникальности сложившейся ситуации и ее причинах крайне интересен для истории науки и требует отдельного исследования. Можно привести весомые аргументы в пользу того, что указанный процесс отражает не казус, а одну из тенденций эволюции науки (развитие вычислительной техники и связанных с ней новых областей математики, бурное обсуждение проблемы искусственного интеллекта сделали обращение к философскому опыту XVII века весьма продуктивным). Мне хотелось бы, однако, обратить внимание на другое: несмотря на различие в начальных точках, направление мировоззренческой эволюции лингвистических теорий со второй половины XX по первое десятилетие XXI века вписывается в заданные квантовой теорией методологические рамки. В лингвистике этого периода отчетливо выделяются три базовые парадигмы (по Куну), которые можно условно обозначить как изоляционистскую, антропоцентричную и социокультурную. Хотя все они, а также разнообразные их комбинации, присутствуют в современной науке о языке, главный вектор ее развития можно обозначить как движение от изоляционистской парадигмы к антропоцентричной и затем к социокультурной, что вполне соотносится с направлением развития эпистемологии в целом.

Этот факт недостаточно осознан современными лингвистами, и базовые установки социокультурного подхода, давно уже ставшие общим местом в смежных науках, здесь еще звучат как новость и воспринимаются с недоверием. Отмеченная ситуация особенно актуальна для отечественной лингвистики, где изоляционистская парадигма сохраняет свою значимость, выступая как одна из мировоззренческих доминант. В частности, один из ведущих отечественных лингвистов Ю.Д. Апресян, говоря о методологических основаниях проводимых им и коллегами исследований, неоднократно подчеркивает, что они выполнены исключительно на материале языка без привлечения социокультурных, психологических или каких-то иных, отличных от языковых, данных (Апресян 1995б, с. 37; Апресян 2006a, с. 34). Так уж сложилось исторически, что, имея отечественную школу культурно-исторической психологии, оказавшую заметное влияние на мировую науку, мы не имеем школы культурно-исторической лингвистики или культурно-исторической семантики, хотя для создания такой школы существовали вполне отчетливые предпосылки. В этой перспективе важны методологические идеи В.В. Виноградова, говорящего о слове как «культурно-исторической вещи» и призывающего изучать его историю во всем многообразии социокультурных контекстов (Виноградов 1995, с. 22–24).

Сказанное не означает, конечно, что современная отечественная лингвистика дистанцируется от анализа культурно-значимых слов и выражений. В последние годы появился целый ряд интересных исследований, среди которых в первую очередь следует упомянуть работы, выполненные в рамках «новомосковской школы концептуального анализа» (Зализняк и др. 2005; Зализняк и др. 2012). Однако базовые теоретические установки и методологические принципы, эксплицируемые авторами, во многом исходят из изоляционистской парадигмы и часто противоречат логике их работы с непосредственным материалом.

вернуться

1

См.: Бор 1961, с. 51–128; Джеммер 1985, с. 313–369, особ. 365–369; о применении этих установок в лингвистике см.: Glebkin 2009.

вернуться

2

Об антропном принципе в космологии см., напр.: Barrow, Tipler 1986, особ. p. 15–26; Балашов, Казютинский 1987.

1
{"b":"776467","o":1}