…они шли вдоль берега молча, не обращая внимания на взгляды окружающих, каждый думал о своем. Остановились невдалеке. Он устроил тент, под которым с величайшей осторожностью усадил свою спутницу, испытав при этом такое счастье и блаженство, словно незнакомка обещала ему покой и умиротворение.

Почему-то подумал о том времени, когда сам достигнет вот такого же прелестного преклонного возраста и, наконец, успокоится.

– Вам удобно? – поинтересовался он.

– Благодарю вас. Не беспокойтесь. Я не хотела бы отягощать вас своим присутствием, но…

– Мне это очень приятно. Поверьте, Я приехал сюда отдохнуть. Я очень устал. Устал от того, что…, от того, что, – задумчиво повторил он и смолк.

– Устали от чего?

– От… себя…, – наконец он нашел нужные слова.

Помолчали. Она первой нарушила безмолвие.

– Вы знаете, у меня из окна, ну, да, конечно, и из вашего тоже, такой прелестный вид. Но, когда море рядом…, это ни с чем несравнимо. Его живое дыхание сливается с вашим, и вы становитесь одним целым, словно говорите на одном языке. Языке природы, – она задумалась. Потом продолжила. – Море лечит нас, затягивает наши раны…

Ей не хотелось продолжать вслух. Ее взгляд был глубоко печален. Он не выдержал.

– Я не обижу вас, если предложу вам подойти еще ближе к морю. Пройтись по воде.

Она безмолвствовала. Он собрался повторить вопрос.

– Нет. Нет. Еще рано, – вдруг откликнулась она. – Нельзя так поступать с морем. Я еще не сумела понять, что с ним.

Он очень удивился, но перечить не стал.

– Я не могу расслышать, – тревожно произнесла она, – о чем оно плачет сегодня…

– Плачет?! – невольно вырвалось у него. – Разве это плач?

Он пристально смотрел на морские волны и не понимал, как это мягкое движение воды могло издавать плач, но продолжал внимательно следить за его состоянием.

Он поразился, но… услышал плач. Тоненькую струйку нежного печального плача. Волны накатывались на берег, так же тихо, как слезы текли по юному прелестному личику. Он обмер. Он видел… заплаканный лик моря.

Он ужаснулся, как он посмел предложить вторгнуться в священное откровение моря, безропотно льющего такие печальные и такие громадные горько-соленые слезы …

Они так и не смогли в этот день войти в море. Уходили молчаливо, умиротворенными, в глубокой задумчивости.

Теперь в его сердце навсегда вошли двое, абсолютно не мешая друг другу. Капелька и огромное море. Места хватило обоим.

Но сейчас он был всецело поглощен незнакомкой, неведомо как завладевшей его безраздельным вниманием.

За ужином они говорили беспрестанно, будто знали друг друга всю жизнь. Она, наконец, представилась, и он поразился ее имени. Она – его фамилии, вызвавшей возглас ее искреннего удивления, сродни ребяческому, и он в этот миг ощутил в ней не истлевшую искорку детской восторженности.

Его изумило, как она охарактеризовала свое имя (всего лишь перенеся ударение) добавив при этом, что отчеством с некоторого времени, она не стала уточнять, с какого именно и почему, не пользуется.

Ее лицо, испещренное глубокими тонкими многочисленными морщинами, было утонченно. Трудно было представить ее юной. Черты лица, некогда прекрасные, были несколько вытянуты и заострены. Она уже так давно была в таком возрасте, что не обращала на это никакого внимания. Смотрясь в зеркало с удовольствием и в очередной раз, приводя себя в прелестное состояние, доводила свой вид до определенного совершенства, что ей, несомненно, удавалось.

Она всегда была одета изысканно. Украшения неизменно дополняли ее наряд. Цвета она выбирала соответственно летнему времени. Цвет моря, листвы деревьев, неба. Все легкое, изящное, как воздух.

– Вы не откажете мне в любезности потанцевать с вами, – промолвил он, задумчиво глядя на танцующие пары, и встал.

– Да, да, непременно, – согласилась она, промокая салфеткой губы. – Вот только я приведу себя в порядок. И, если вы не передумаете, я…

Он уже не слышал. Машинально он помог ей встать, протянув руку для опоры, но, когда она собралась опереться, чтобы он проводил ее, он устремил взгляд на дверь и застыл. Едва сделав шаг, девушка, та самая девушка, которую он нарек про себя Капелькой, стояла и смотрела на него. Он онемел.

– Молодой человек, молодой человек, – спутница трясла его за руку. – Я опять забыла ваше имя.

Но он уже не слышал ее. Он был во власти вошедшего тоненького чуда.

– Бурый! – прозвучал грубый голос рядом. – Его все звали так. Только Бурый. Ему всегда нравилось это.

Веру, которая произнесла его фамилию, он услышал сразу. Он обернулся, увидел ее печально улыбающуюся сзади и застыл.

– Откуда ты здесь? – ничего несуразнее он не мог произнести, но интонация, с которой он сказал это, была еще дурнее.

– Как неинтересно, Бурый. Как неоригинально…

Услышал он те же слова, которые она произнесла при их первой встрече в вестибюле гостиницы. Вера потянулась за сигаретой. Он, словно пьяный, отвернулся, перевел взгляд на то место, где стояла Она, и проклял все на свете. Девушки там не было.

– Нет, нет, нет, – запротестовала немолодая дама. Она уже снова сидела. – Фамилия – это слишком громко. Я бы даже сказала оглушительно. Для моего слуха. Надо имя. Имя – лекарство для души. Сколько раз произнесете имя, столько раз душа петь будет. Вы не повторите ваше имя? Я постараюсь запомнить.

Он все еще смотрел на то место, где совсем недавно стояло прелестное создание. Он начал медленно оборачиваться, ища Ее глазами.

– Бурый, ты можешь уважить человека и назвать имя! – Вера грубо дернула его за руку.

– Имя? – растерянно переспросил он. – Я не знаю имени, – он растерянно сел.

– Вы что, забыли свое имя? – дама с интересом заглядывала ему прямо в глаза.

– Что? Имя? – он никак не мог понять, чего от него хотят.

– Да, – повторила она, – ваше имя, к сожалению, я не запомнила его.

– Ренат. Мое имя Ренат. Я не называл его вам. Я…

– Где-то я уже слышала…

– Редкое имя, – Вера закашлялась. – Вы его непременно теперь запомните.

– Да. Да… Ренат. Я запомню. А вы не забыли мое? – испуганно спросила, она, уж, было, желая уточнить, как он перебил ее.

– Никогда. Я, Изольда, ваше имя на всю оставшуюся жизнь запомню.

Изольда улыбнулась и протянула ему руку. Он помог ей встать, и они двинулись по залу. Вера с тоской смотрела ему вслед.

У Рената защемило сердце, когда он услышал живую музыку. Он обернулся на сцену и замер. Она, Капелька, стояла босиком и играла на флейте. А за роялем сидел тот самый юноша, которого рано утром ждала, бегающая по зеленой-зеленой траве и поразившая его своим неповторимым природным естеством юная девушка.

Он понимал, что теперь девушка никуда не денется. Он знал, где ее искать, но не мог дождаться последних шагов Изольды, чтобы освободиться и бежать, бежать к сцене…

Но Изольда, словно нарочно, еле – еле передвигала ноги.

Потом остановилась со словами, – Давайте послушаем. Это чудо, это просто чудо. Давно я не слышала таких грустно щадящих звуков. Это не простая музыка, это мелодия небес…, – она говорила что-то еще…

А он успел возненавидеть и эту немолодую женщину, и ее немощность, и ее навязчивое общение, но каким-то чувством понимал, что уже не может без Изольды, словно сам был тоже сотворен изо льда, и боялся заледенить эту маленькую изящную нежную Капельку.

И, когда Изольда, наконец, выскользнула из его рук, далее было неприлично пользоваться услугами мужчины, он, к своему удивлению, не тронулся с места, а стал смиренно дожидаться ее возвращения.

Стихла музыка, а он все стоял, не смея заглянуть в зал. Он представлял, как девушка вновь готовится играть. Как она смотрит на юношу, он делает ей знак и вновь звучит невинная музыка ветра и дождя.

А может быть, сейчас взойдет ослепительное солнце, которое согреет всех своими нежными лучами, растопит беды, печали…, или заставит забыть: все радости и горести, позовет в даль неведомую, поднимет со дна души забытое, но тщетно рвущееся на свободу, как тогда в далекие времена, когда чудилось, все только-только начинается…