Неверие тишины Великой Поляны медленно сменялось состраданием – Марья чувствовала настроение детей Леса.

– И великое поражение может обратиться великой победой, и наоборот, – нарушил молчание Дреф. – Я собрал это Вече, дабы поведать о видении Индрика всем народам Леса. Мой ученик, которому Индрик явил грядущее, отдал жизнь, спасая русалку. Светозар знал, что, кроме обращённой к Свету нави, никто не сможет затушить огонь Юга. Мой юный ученик один с достоинством прошёл испытание Леса, несмотря на то что я, из-за страха, овладевшего моею душой, его не благословил. – Дреф немного помолчал и продолжил: – Так пройдём же мы все дарованное нам испытание. Поможем Марье собрать русалок и объединим все силы Леса – и Света, и Тьмы – перед предстоящей войной.

Теперь Марья чуяла сомнение, парившее над Вече: соглашаться со словами древнейшего лешего было страшно многим, но сулившее тёмное время будущее пугало не меньше.

– Я помогу тебе, Марья. – Иванка встала со скамьи и сердечно поклонилась русалке. – Я обещала во всём помогать сыну Леса Светозару. И если он отправился к Топи, спасая тебя, значит, помогая тебе, я помогаю не только Лесу, но и Светозару, – лешая внимательно смотрела на поклонившуюся ей в ответ Марью. – Ты теперь – дочь Леса, – продолжила Иванка, – как и я. И мой долг дочери Леса – помогать тебе и всему Лесу.

– Я тоже помогу тебе, – спрыгнул со скамьи маленький светло-бурый полевик. – Несмотря на то что я полевой леший, дух у меня силён, – уверенно проговорил Ватан. Марья поклонилась ему.

– Мы с Явихом тоже с тобой, Марья, – встал Айул; следом, взъерошив волосы, поднялся Явих.

– И Лый с вами, – пробасил бородатый бурый гаркун и положил на сердце лапу.

– Вилы чуют Тьму, русалка, – поднялась одна из сидевших на брёвнах вил. – Великая Светолика поверила тебе, да и я не вижу мрака. Сейчас не вижу. Но если ты оступишься, знай – вилы не посмотрят на жертву человека, и мы вернём тебя во Тьму, у нас есть такое Слово.

– Я не оступлюсь, крылатая, – холодно ответила Марья. – И не потому, что ты сказала так, а потому, что я сама решила, – вздёрнула подбородок русалка, и вила кивнула.

Следом за вилой пообещала помочь Марье одна из берегинь; поднимались другие вилы, лешие, и даже воинственный Ледогар, хоть и молчал, но смотрел на русалку не так сурово.

Когда почти все присутствующие выразили своё согласие, Дреф стукнул посохом оземь, и голоса стихли.

– Большинство собравшихся готовы помочь Марье, – заключил полевик.

– Но не все, – перебил его Йергал.

– Все никогда не бывают единодушны, – спокойно ответил Дреф. – Но решение Вече – решение большинства, а не всех, – с нажимом сказал князь Йолка, и Йергал недовольно рыкнул. – Я ручаюсь за неё, – добавил Дреф и перевёл взгляд на Марью: – Мы поможем тебе, дочь Леса, как и ты поможешь нам. Коли удастся тебе нарушить грань между мирами и разжечь в неупокоенных душах Свет, мы последуем за тобой, – великий князь положил маленькую лапу на сердце, и Марья поклонилась ему. – Да поможет нам всем Индрик, Лес и его Песнь.

В предутреннем лесу царила сонная тишина: между высокими деревьями стелился серебряный туман; узор крон распускался кружевом по тёмному небу, словно древняя ворожба.

Дрозд опустился на тояг, и Марья остановилась, прислушиваясь: шёпот тишины походил на далёкую заупокойную песнь. Едва слышимая мелодия овевала студёным духом, парила вместе с туманом, отражалась в холодной росе, что, дрожа, звенела на редких травинках.

Дрозд вспорхнул, и Марья, едва касаясь земли ногами, обутыми в черевички из мха, подаренные ей берегинями, тихо шла на зов песни. Непривычное платье, данное вилами, и зелёный плащ леших мешали, но русалка старалась привыкать к одежде.

Музыка делалась громче, прекраснее: она пела о лесах и полях, о жарких степях и высоких горах, о бескрайних морях и быстрых реках… Но Марья не внимала видениям, которые её окружали, – она будто тень медленно ступала за Дроздом по лесу, и бубенцы на её тояге беззвучно качались.

Когда лес расступился, взору Марьи предстало небольшое озерцо, над водой которого водили хоровод русалки, а у берега плакали ивы. В тёмном часу навьи светились серебром, и их танец озарял непроглядный бор, что стеной окружал перелесье.

Марья крепче обхватила тояг и вышла к девам. Её дух обдало холодом, когда русалки остановили хоровод и обратили на Марью взоры своих мёртвых очей.

– Ты! – прошелестело над озером, и серебряный свет померк. – Как ты посмела к нам явиться?! – русалки подлетели к берегу.

Отвратительные создания из тьмы парили над кромкой воды – клонящиеся к закату луны тускло освещали мёртвых дев. Ледяной шёпот оплетал тёмным туманом, и холод сковал душу идущей к озеру Марьи.

– Так и посмела, сестрицы, – постаралась уверенно ответить русалка и, сжав тояг, остановилась. Дрозд опустился на навершие посоха.

– Вы слышали? – прошелестела одна из русалок. – Она нас сестрицами называет!

– Да какая она нам сестрица? – отозвалась другая.

– Никакая!

Сиплый смех прорезал ночь.

– Каждая из вас сможет обратиться к Свету, если пожелает, – продолжила Марья. – Я пришла сказать об этом и попросить о помощи, – русалка положила на сердце руку.

– А где ты столько молодцев найдёшь, чтобы нас освободить? – просипела одна из дев, смех разразился с новой силой и превратился в вой.

– Вы и так свободны, просто не знаете об этом, – ответила Марья, когда вой затих.

– Разве?! – Одна из русалок, чёрная дева без глаз и руки, подлетела к Марье ближе, и дочь Леса едва не отпрянула от зловонного дыхания. Навь заметила это и дико рассмеялась. – Мёртвые не свободны, Марья, – прошептала навь, успокоившись. – Ты это знаешь. И ты знаешь, что никогда не сможешь стать берегиней, ведь Тьма в твоей душе сильнее Света, иначе бы ты сама в огонь не ступила. Иначе бы Топь тебя не забрала. Иначе бы ты не погубила Светозара.

Правда, сказанная навью, обожгла огнём. Пустые глаза умертвия смотрели со спокойствием, без злобы. Во тьме нави не было ничего – ни мук совести, ни мук любви. Во тьме были вечность и тишина.

– Видишь? – скрипела навь, протягивая Марье руку. – И ответить тебе нечего. Ты так мало в Свету, а уже по Тьме тоскуешь!

Навь продолжала протягивать свою обезображенную, в слизи, руку. Марья хотела, было, подать ладонь в ответ, но воспоминание о Светозаре, о его смерти, ослепило невыносимой болью, и Марья отпрянула от нави. Дрозд пропел, отогнав морок.

– Я готова и дальше терпеть муки Тьмы в Свету, – ответила Марья. – Как раньше терпела муки Света, будучи во Тьме.

– Пустые речи, – разочарованно прохрипела навь и отлетела к остальным русалкам, к воде. – Зачем явилась? – Обернулась и замерла.

– За помощью, – ответила Марья. – Грядёт великая битва с огнём, остановить который смогут только русалки. Если мы сплотимся и потушим огонь Хорохая, то спасём Лес и обратимся к Свету. Мы станем свободными и сможем пройти во Врата.

Русалки наклонили головы набок, внимательно смотря на Марью. Вода, над которой парили тёмные девы, сделалась похожей на чёрное зеркало. Тусклый туман, предвестник рассвета, парил над озером; дремучий лес замер в гнетущей тишине.

– Неужели ты так и не поняла, сестрица, что дороги в Свет нет, – нараспев просипели мёртвые девы, и над озером прокатилось эхо далёкого воя.

Марья вздрогнула и оглянулась: Тьма, застывшая между высокими деревьями, смотрела на неё, овевая холодом. Заупокойный вой становился громче, окружал тоской и мраком. Мавки. Марья помнила, что они сделали со Светозаром. Страх полоснул русалочье сердце: Марья не была уверена в том, что у неё хватит сил противостоять Тьме. Дрозд пропел, стараясь успокоить дочь Леса.

Русалки, всё ещё парившие над озером, чуя страх Марьи, сипло рассмеялись, и Марья вздрогнула от их ледяного хохота, чем ещё больше раздразнила навий.