Мы разговаривали втроем около пятнадцати минут. Юри предупредил меня, что многие люди строят иллюзии по поводу парикмахерского дела, но на самом деле это не игра, а сложная работа, и ее много. Я заверила его, что нет человека, более подходящего для этой должности, чем я, и он, кивая, предложил мне несколько смен. «Вы уверены, что хотите этого?» – спросил он, и я сказала: «Да!», наполняясь смыслом, благодарностью и ответственностью, как настоящая невеста.

Казалось, Миша и Марго были рады за меня. Они видели, как мне нравилось работать в салоне. И я тоже чувствовала себя на своем месте. Каждый день я красиво одевалась и элегантно перемещалась по салону, стремясь каждой порой своего существа выразить ту красоту, за которой люди приходили к нам. На мой день рождения Миша подарил мне книгу под названием «Гении причесок», в которой описывались самые известные парикмахеры двадцатого века. Один из них, процитированный в книге, сказал: «Я знаю все секреты западного мира, но никогда их не расскажу!»

Секреты западного мира! Я нашла родную душу.

Мои обязанности были разнообразны, но незначительны. Я мыла волосы клиентам и прибиралась – собирала грязные полотенца из корзин у раковин, несла их в стиральную машину, затем в сушилку, потом складывала их в идеальные квадраты и возвращала на полки у корзин. В такую работу я могла поверить: давать людям возможность выглядеть и ощущать себя на все сто. Я подметала состриженные волосы, промывала пластиковые миски, в которых смешивали краску для волос. Я двигалась по салону, как по сцене, плавно и свободно. В моей жизни всё было так просто, когда я находилась в салоне, – я всегда ждала своей смены, и мне никогда не было там скучно. Я знала, чего от меня ожидали, и была рада, что могла соответствовать ожиданиям. Так работал мой инстинкт услужливости, мое желание преобразить и вдохновить человечество. Я знала, что ничего плохого не может случиться в парикмахерской, и ничего необычного действительно не происходило. Там я ощущала себя уютнее и спокойнее, чем где бы то ни было за всю мою жизнь. Дни, проведенные дома в работе над пьесой, были совершенно безрадостными; я жаждала находиться в салоне. И когда я туда попадала, мне больше никуда не хотелось.

Однажды, наблюдая за тем, как я вытираю раковины, Юри подошел ко мне, положил тяжелую руку мне на плечо и сказал: «Я решил научить тебя всему, что знаю». Я с благодарностью склонила голову.

Юри был стилистом с пятнадцати лет. Его мама владела салоном красоты, и во время войны она жила за счет работы парикмахером. Из этого Юри вынес, что парикмахер может работать в любом уголке мира, в любых условиях и всегда сможет прокормить свою семью. Всё, что для этого нужно, – это талант и ножницы в руках.

Однажды он хотел показать мне, как делать одну стрижку. Я стояла и смотрела, как Юри обрезает женщине пушистые каштановые волосы сзади. «Обычно люди предпочитают оставить больше волос, – сказал он, – но если волосы по бокам реже, чем сзади, то ради сбалансированной прически необходимо убрать в объеме волос именно сзади. Сбалансированность маскирует изъяны», – пояснил мне Юри. Я хотела записать себе это на руке. Да, красота – это равновесие! Как в прическе, так и в произведении искусства, и в человеке.

Позже тем днем я отошла на рабочий перерыв за приемную стойку, держа руки в широком кармане своего черного резинового фартука. Секретарша на входе рассказала мне о нескольких днях, что она провела с Руби и Юри, когда только переехала в город. Когда я спросила, каков Юри дома, она ответила: «Совершенно такой же, как и здесь. Я не знаю никого, кто был бы так же последователен, как Юри». В тот момент я бы всё отдала, чтобы кто-нибудь сказал про меня: «Она самый последовательный человек из всех, кого я знаю. Даже дома она ведет себя точно так же!»

Я приняла твердое решение внимательно наблюдать за Юри, чтобы понять, как ему это удается, и применить ценный опыт на себя.

«Если писателю захотелось пойти в зоопарк, значит, надо идти в зоопарк», – написал как-то Элвин Брукс Уайт. Поэтому однажды после рабочего дня в салоне я решила сделать то, к чему больше всего тогда лежала моя душа: прогуляться по самой длинной улице в мире. Я шла мимо витрин магазинов с вызывающими платьями, мимо второсортных ювелиров, мимо галантерейных лавок, мимо пассажей, как вдруг мне попался на глаза серебристый кассетный диктофон на витрине магазина электроники.

Я уже давно знала, что некоторые вещи выбирают нас так же, как мы выбираем их. Именно они становятся важными, самыми дорогими сердцу. Остальные напрочь исчезают из нашей жизни. Вам хочется заполучить их, а им вас – нет.

И хотя я строго-настрого пообещала себе не тратить больше семи долларов в день, потому что я почти ничего не зарабатывала, я зашла в магазин. На самом деле я ворвалась в него, как будто всем в городе в тот же момент пришла та же идея, что и мне. Я спросила у пожилого продавца, сколько стоит диктофон, хорошо зная, что я в любом случае его куплю. Я дала старику свою кредитку и подписала бумажку, где говорилось, что я обещаю выплатить сто двадцать девять долларов и тридцать два цента. Затем я пошла в простенькую булочную напротив, с алым навесом у входа, заказала себе миндальный круассан и села на высокий стул у окна во всю стену.

На улице начал накрапывать дождь. Я тихонько шептала в самое сердце диктофона. Я записала свой голос и проиграла его. Под запись я говорила очень нежно и услышала, как эта нежность вернулась ко мне в ответ.

Я почувствовала себя так, словно у меня появился новый любовник – такой, который зарывался бы в мои самые глубокие секреты, разыскивал бы внутри моей души пустоты и обживал бы их специально для меня. Я хотела дотронуться до каждой его части, понять, как он работает. Я стала изучать, от чего он заводится и что его напрочь вырубает.

Через несколько дней после покупки диктофона Шила сидит с Марго возле окна в небольшом районном дайнере. Они заказывают один завтрак на двоих и два кофе. Полуденное солнце отражается в обесцвеченных волосах Марго. На обеих – грязные кроссовки. На обеих – несвежее нижнее белье.

Шила. Ты не против, если я запишу наш разговор?

Шила достает диктофон, кладет его на стол и включает.

Марго. Что, прости?

Шила. Мне нужна помощь с моей пьесой, и я думала, может, с тобой об этом поговорить – вдруг ты сможешь мне помочь понять, почему у меня ничего не выходит. А потом я смогу переслушать запись, обдумать ее дома и выяснить, что же я делаю не так.

Марго трясет головой.

Марго. Во-первых, я не читала твою пьесу. А во-вторых, у меня нет никаких ответов.

Шила. Ничего, что ты не читала пьесу! Я думаю, проблема с событиями в ней, поэтому я просто перескажу тебе сюжет.

Марго. Почему ты ждешь от меня ответов на свои вопросы? Я не знаю ничего такого, чего не знала бы ты!

Шила. Я не жду, что ты просто возьмешь и выдашь мне все ответы! Зачем ты так говоришь? Я просто надеялась, что если я…

Марго. Ты что, не знаешь? Я больше всего боюсь, что мои слова повиснут в воздухе независимо от моего тела. Ты и твой диктофон – это мой кошмар!

Шила. Но вдруг ответ будет скрываться в чем-то, что я скажу? Кроме того, кто вообще это услышит?

Марго. Я не знаю! Я вообще не знаю, где что может оказаться. Вдруг я что-то ляпну, и кто-то решит, что я на самом деле это сказала и имела в виду? Нет уж, спасибо. Ты и твой диктофон – так я себе представляю свою смерть.