Письма с Родины...
С тоской смотрел я на почтальона, который приходил с кипой писем, для меня там не было ни одного.
После освобождения из лагеря я не стал писать домой, понимая, что жена и все близкие потеряли меня два года назад, а теперь - что ж, возникнуть из небытия, чтобы снова сгинуть, уже насовсем? Ведь наш штурмовой полк бросали в самые тяжелые бои, и он нес очень большие потери. А после победы, поверив, что я - жив, что я вынес все испытания, я стал искать семью, родных.
Я пишу письма жене в Казань и в Одессу (может быть, они вернулись туда?), матери, сестрам, брату в Симферополь, но ответа нет ниоткуда.
До армии доходили слухи о выселении греков из Крыма, в это не хотелось верить. Уже потом я узнал, что мать (ей было тогда под 80 лет), сестер, племянниц выселили в Сибирь, племянник погиб на фронте, а брат был в Самарканде, куда уехал в эвакуацию с заводом.
Я чувствовал себя совершенно одиноким.
В конце октября 45-го, наконец, пришел приказ о демобилизации моего возраста. Нас собрали в Высочанах, в Праге и постепенно отправляли на родину. Каждый сам указывал пункт назначения. Я готов был назвать любое место на карте Союза, но все же, после недолгих колебаний, назвал Одессу, в надежде, если не найти семью, то хоть что-нибудь узнать о ней.
Без сожаления прощаюсь я с Европой, где прошел не столь долгий, но значительный кусок моей жизни.
На вокзале неожиданно встречаю Сергея, с которым судьба свела меня в лагерной тюрьме. Мы не виделись с ним после освобождения, очень обрадовались друг другу и обменялись адресами (я дал свой одесский, где жил до войны). Потом мы увиделись в Москве и много лет обязательно встречались в день Победы (и по другим поводам) и вспоминали былое.
И вот я еду в Одессу.
В полевой сумке лежит заветное стихотворение, сочиненное в короткие минуты затишья:
Сидя в окопе, вспоминал тебя,
Глаза твои, и голос твой звучал.
В атаку шел я на врага, тебя любя,
Вздремнув, тебя во сне видал.
И снилась мне" Российская земля
И, как ковер, цветистая, поляна.
И ты со мной, любимая моя,
И ласкова, как прежде, но упряма.
Ты сердишься за то, что не писал,
Наверно, думала, что позабыл тебя я.
Ты мне поверила, когда тебе сказал,
Что я прошел все страны вдоль Дуная,
Но все же краше милой не сыскал...
Поезд приходит на разбитый вокзал. Впервые я приезжаю сюда по железной дороге, а до того - много раз - морем. Иду, почти бегом, по таким знакомым улицам - к дому, поднимаюсь на второй этаж, стучу в дверь своей квартиры.
Мне открывает незнакомая женщина: "Да, мы давно тут живем, уже больше года, а кто жил раньше - не знаю, вот зайдите к соседке напротив, она, кажется, и до войны тут жила.
Соседка, Евгения Николаевна, встречает меня очень тепло, уверяет, что Юля, конечно, меня ждет - она всегда была такой серьезной девочкой - и протягивает мне письмо, которое Юля написала в апреле 44-го года, после освобождения Одессы, чтобы узнать о судьбе своих близких, оставшихся в Одессе. На конверте - обратный адрес: Московская область, станция Сходня, санаторий Наркомпищепрома.
Сколько раз я мысленно, с надеждой и сомнениями, подымался по этой лестнице - и вот это случилось наяву.
Смутные чувства владели мною. Конечно, было некоторое разочарование, но радость преобладала. Я получил адрес, я держал в руках письмо, написанное дорогой рукой. Правда, полтора года назад. Многое могло произойти за это время... Нет, не хочу думать ни о чем плохом, решаю поехать по этому адресу, но прежде посылаю телеграмму из ближайшего почтового отделения. Затем еду на вокзал, узнаю, что сегодня поезда на Москву не будет.
Иду к военному коменданту, предъявляю свои документы и прошу дать мне бронь на завтра. Тут состоялся такой разговор:
- И что же, вы так и будете колесить по Союзу туда-сюда?
- Да, буду, пока не найду свою семью.
Впрочем, бронь на Москву я все же получил. Я все еще был как в угаре, но теперь у меня было время отдышаться и прийти в себя Я сел на трамвай и поехал на завод, где работал до войны и где у меня было много друзей. Там я не встретил никого из знакомых, только один парнишка узнал меня и вызвался проводить домой к Бакину, благодаря которому (он был секретарем парткома и депутатом горсовета) наша группа ополченцев смогла уехать последним транспортом из осажденной Одессы.
Потом я прожил с ним и его женой несколько месяцев в Астрахани, они же провожали меня в армию.
Он рассказал мне о многом и о многих. Вот, например, работал у нас главным механиком некто Г. - душа человек, мастер - золотые руки. От армии он был освобожден по броне, а когда подходили немцы, остался в городе. Видимо, был уверен, что не пропадет в любых обстоятельствах. Он и не пропал, ремонтировал фашистские танки, возвращал их в строй своими руками. Он остался жив, вот только кто из прежних товарищей подаст, ему руку, когда он вернется из Колымы?
Был еще у нас плановик Николеску, он слыл антисоветчиком (когда-то таких называли вольнодумцами, позже - диссидентами). Когда началась война, он просился на фронт - не взяли. Он остался, вступил в подпольную группу, участвовал в какой-то акции и был расстрелян при румынском правлении.
По-разному сложилась жизнь. Кто погиб на фронте, кто остался на востоке. Какие разные судьбы...
Я переночевал у Бакина, а утром уехал в Москву.
Душа моя наполнена ожиданием встречи с женой и дочкой. Добираюсь до дома отдыха на станции Сходня - и встречаюсь с Лидой, Юлиной сестрой. Она была первым родным человеком, с кем я увиделся после воины.
Это был подарок судьбы. Дело в том, что Юля и Ириночка жили в это время с родителями в Москве, и, если бы Лида не оставалась по прежнему адресу, я мог бы опять их потерять.
И вот я возвращаюсь в Москву, выхожу из метро на Охотном ряду, иду по Красной площади. Еще недавно в этих самых сапогах я шагал по улицам Вены, Праги, Будапешта, а вот в Москве - впервые. Уже с Москворецкого моста я вижу внушительное здание Новомосковской гостиницы (теперь - "Балчуг-Кемпински"), захожу в просторный вестибюль, затем через длинные коридоры попадаю в небольшую комнату.
