На случай, если закат попытается перестать (почти баллада) Когда заката пурпур перестанет Гореть и тлеть и в пепел обратится, День кончится рекламой на экране, Но не уйдёт – с упрямством очевидца Бороться будет за себя, казаться То осуждённым, то судьёй присяжным. Беги его! Не вздумай прикасаться! Пусти во тьму корабликом бумажным. Когда заката пурпур пеплом станет И звёзды зацветут тепло и томно, Ночь очень строго исподлобья глянет На всё, что день разбрасывал нескромно: Носки, футболки, грязные сорочки, Дрянные мысли с умыслом продажным, Немыслимо изжёванные строчки – Всё уберёт, протрёт платочком влажным. Когда закат совсем во тьму отпрянет, Мрак перепишет сумерек наброски, Пролившись через край, замрёт на грани. Кристальная мечта не от «Сваровски» Мерцающим вопросом в копирайте, Алмазной яростью свою означит цену, И сдастся день: совсем меня стирайте, Всё целиком, весь документ, всю сцену. Нахлынет следом млечная дорога – Беспечными мурашками по коже – И завлечёт к истокам эпилога, Растает и вернуться не поможет. Если время случайно выйдет за рамки
Время идёт и выходит за рамки в пространстве. Ходики наши беснуются, злятся, бунтуют. Им невдомёк эти сказки скитаний и странствий – Тикает сердце настольное, в чашу пустую Льются секунды со стрелок. Тяжёлые капли Падают гулко на дно, на изнанку сознанья, И разбиваются вдребезги. Чувства озябли, Мысли простыли и кашляют. От наказанья До преступления шаг, но его не осилить Нежной душе, даже если бы очень хотелось. Тяготы ей не по воле даются – по силе. Дух удручён – как обрыдла ему мягкотелость. Вырваться хочет наружу, нарушить границы… Время не дремлет и пульс неуклонно диктует. На горизонте маячат бесцветные птицы. Полная чаша сменяет собою пустую. Если август кончился на си бемоль И наконец вот здесь, на этом Оптимистичном си бемоль Поставим точку этим летом И встретим осень, как Ассоль, – Восторженно и долгожданно, Чуть нараспев, слегка навзрыд – Пока сентябрь твердит с экрана, Что доступ к августу закрыт. Инструкция корректировки поля зрения Пока океан скрывается за стеной Под аплодисменты полотнища занавески И окна транслируют тыльною стороной Утраченность неземную небесной фрески, Всё видится со стороны, но когда катком Вечера мрак уравняет берега линию С чертой горизонта, окажется ли твой дом За той же рукоплещущей тканью синею? А если он всё же окажется в стороне От всякого демократического мирозрения? Неважно, в какой тебе выпадет жить стране, Важно, чтоб занавес был бы всегда в поле зрения. Глава вторая. Жилищное хозяйство 1. Жилищная утварь Тряпки В хозяйстве встречаются вещи, вот как, например, Старые платья, костюмы, портки и бельё. Жалко выбрасывать, ну а на новый манер Перелатать невозможно всё это жульё. Ну а на тряпки пустить эту ветошь легко! – Мокрые тряпки, сухие, для пола, для стен, Для затыкания дыр, коль окно велико, В свете усевших от времени рам перемен. Мягкими тряпками можно обмахивать пыль. Грубыми – с обуви грязь на крыльце вытирать. Тряпкам не нужен какой-то свой собственный стиль. Их можно даже выбрасывать вместо стирать. Тряпки в хозяйстве – подспорье и помощь везде, Если с младенчества их обучить, как им жить. Если клонировать их с точки сборки в гнезде, То эти тряпки вам будут до гроба служить. Солнечный компас филолога Из филологии меня Упорно сносит в зоологию. Заклятых запятых возня Влечёт в какую-то берлогию, В дупловию, глубоконорию Под косогорием лучистым. В высоковольтную гнездовию С птенцом разнузданно-речистым. В уютный домик под корягою – Под пнём прогнившим, корнем скорченным – Не тронутым Зелёным скрягою, Ничем бумажным не испорченным. Либретто на мифологическую тему Союзу композиторов города N с любовью посвящается Дом, нежилой уже, но ещё живой, смотрит сотней пустых глазниц На готовый сменить его железобетонный сруб. Ветер обыск проводит: тряпьё, снотворное, шприц, Обгоревшая рукопись, вскрытые вены водопроводных труб… В городских трущобах, в чаще улочек узких, сгинуть?.. Уж мне поверь!.. Изморозь битым стеклом покрывает асфальт, ни души вокруг. Где-то плачет ребёнок, и бeз толку биться в дверь – Это музыка… Музыка спёкшейся крови, заломленных за спину рук, Анонимных доносов, выстрелов в спину, картонных стен, Тюрем жилого типа, тесной кладки красного кирпича, Поздних гостей, почти безболезненно доставляющих в пункт N Всех, кто превысил норму, положенную от стопы до плеча; Или, напротив, ростом не вышел, или чрезмерно юн – Молод душой, но при этом слишком уж много успел… Ужас гонит волну по пустыне зыбучих дюн, По барханам задушенных страхом неодушевлённых тел. Пепел на дно оседает илом, кости жрёт кислота. Ну а тех, кто остался в «рамках», ожидают престижный вуз, Красный диплом, диссертация, глухота, слепота, Липкие прикосновения местных продажных муз, Отдающие пoтом слегка, как и всякий прилежный труд. Проституция, кстати, не просто работа, но древний культ. А «культурному слою» негоже бросаться в пруд, Как Офелии слабонервной. Вдохновеньем считая инсульт, Эпилепсию – гениальностью, что уж пенять на талант! Что касается искренности откровений – лавр сгодится в борщ. Отщипнём от венка, пока в царской ложе Гранд- Дамы крупные формы располагают? Ты лоб не морщь! Это вечная склока за место под солнцем – престиж, уют. Ну конечно же, можно синий от красного отличить на слух! Но никакие линзы контактные не покажут, как птицы поют, Как на завышенной гласной дрожит тополиный пух, Как заполняется воздух шёпотом сонных трав, Ивы плакучие ветви баюкают иволги грусть, Как собирает Эхо благозвучий душистый сплав И, смеясь, прихотливые трели заучивает наизусть… В общем… Не было ни гюрзы, ни гадюки – сама приняла тот яд! И не то чтобы жизнь опостылела, просто не повезло – Слушать арфу его, флейту, колёсную лиру сутками напролёт… Говорят, Это счастье высшее, но чрезмерность всегда непременно идёт во зло. Ну а он? Что он! – Эвридика… Очнись… Вернись… (Знойный полдень, злобный змеиный писк, мошкары нытьё.) Как темно в глазах! Опускает голову ниже. Вниз, вниз Смотрит. Видит тень свою, а думает, что её. Он бы реки вспять, он бы время вброд, да тростник молчит. Он бы вслед за ней, да слова не те! – Отродясь картав Без костей язык, онемел от лжи. Слишком нарочит Тот мотив, напев – голос не звучит… На носки привстав: Он бы стебель сломал, и была бы ему свирель. Он бы волос её золотой превратил в струну. Где-то сваи вбивают… В железо впивается дрель… Ну а он знай твердит: всё равно я тебя верну! Отстранённая струнная, вооружённая до зубов. Духовая моя бездыханная, в цинк замурованная живьём. Что же это за море такое без видимых берегов? Красное, Чёрное, Мёртвое?.. Слёзное! Всё о нём Безучастно молчит она, всё о нём или нет… Иль в потёмках Аида слов даже молчать нельзя? Всюду тени преследуют церберы. Турникет Там на входе, а выход – не нужен. В потёмках скользя По течению Стикса, как будто бы не о чем петь, Да и некому, значит, и незачем вовсе дышать… Вот такая выходит нелепая, глупая сеть Обстоятельств. Попались в неё – и не выбраться. Не подержать Этих звуков в руках, не потрогать. Но ты не верь Тишине этой мнимой. Сплошной комариный зуд Майской ночью. Но только лишь скрипнет входная дверь, Чуткий воздух застынет в молчании птичьем, и тут как тут Онемевшая музыка – ископаемый раненый зверь. |
